Легенда

бат. Значит, он видел, как я собирался? Или этот раз-

говор случайный? Я пристально посмотрел в его лицо,

а старик спокойно обдирал рыбу, раскладывал косточ-

ки по газете и болтал уже о другом:

— Шишек в жизни валится много. И ты будь готов.

Ох, сколько еще шишек набьешь, пока приладишься!

Здоровых — во! — с кулак! Но от них башка крепче…

Что ты ничего не ешь? Скучный какой-то. Пошел бы

погулял лучше, чем в чемодане копаться.

«Видел! — ужаснулся я.— Все видел! Он играет!»

— А впрочем, я сам пойду. Разоспался, нехорошо.

«Не видел,— отлегло у меня от сердца.— Иначе он

бы меня не оставил».

Захарыч действительно ушел, а я выгрузил из че-

моданчика носки, мыло, засунул чемодан под кровать,

и все во мне дрожало, колотилось. Я не мог оставаться

один, я не мог уже ни о чем думать: это было мучи-

тельно.

Я запер дверь и постучался к Леньке. К счастью, он

был дома.

Изредка я бываю у него. У Леонида есть старень-

кий патефон и стопа пластинок.

Он всегда радостно встречает меня, торжественно

усаживает на табурет, осторожно, словно священнодей-

94

ствуя, заводит патефон, несколько раз проверит иголку

и только тогда запустит. Положит руки на стол — боль-

шие, корявые, мозолистые,— склонит на них голову и

задумчиво, грустно слушает:

С неба звездочка упала

на сарайчик тесовой.

Отдай, милый, мне колечко

и платочек носовой…

Это его страсть. И я слушаю впервые так много и

такие дивные русские песни. Я был равнодушен к ним

в Москве. А вот тут, в Сибири, в этом мужском обще-

житии с бурыми ковриками и фотокарточками по сте-

нам, со скрипучим полом и низкими потолками, в ис-

полнении этого допотопного, шипящего патефона они

меня трогают и волнуют до слез чем-то таким человеч-

ным, до сих пор мне неизвестным, щемящим и огром-

ным. Я слушал, и мне уже казалось: ничего, все будет

как надо. Да, я подожду, я посмотрю, что будет… Ре-

шено.

Не знаю, как устроены Ленькины эстетические вку-

сы, но у него рядом с русскими песнями мирно ужива-

ются арии из оперетт. Из этих вот:

Без женщин жить нельзя на свете, нет!

Скоро ты будешь, ангел мой,

Моею маленькой женой.

Их Ленька тоже слушает грустно, задумчиво, под-

перев щеку кулаком, ласково и бережно протирает спе-

циальной тряпочкой и прячет в конверты.

«БЕЗ ЖЕНЩИН ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ НА СВЕТЕ»

Поэтому мы отправились в женское общежитие.

Только теперь я понял хитроумную тактику Леони-

да: недаром он на танцах познакомил меня с Тоней.

95

Тоня с соколиными бровями и Ленькина любовь Тама-

ра — подруги, живут в одной комнате.

Мы заявились, расселись на кроватях, и Леонид

сразу же начал переругиваться с Тамарой (это у него

такая манера ухаживать).

— О! Связала утюг нитками, голова! Сказано,

бабы!

— Как ни связала, да сама!

— Погорят, глупая! Надо проволкой. Эх, хозяева!

— Нам и так хорошо, а кому не нравится, у того

длинный нос тряпки просит.

— Эй ты, сама длинноносая!

— А тебя зависть берет! А ну, вон отсюда, чего рас-

селся? А то как закачу доской! Пришел, ну и сиди и не

суйся не в свое дело.

— Давай починю. Проволка в этом доме есть?

— Обойдемся без помощников.

Тамарка злая, энергичная, все у нее в руках так и

кипит; старенький электрический утюг у нее накален

так, что от платьев пар столбом взлетает и только слы-

шится «ж-рр», когда она проводит по тряпке.

Она на третьем участке мастером; может, потому и

тон у нее такой безапелляционный, командирский. Кос

у нее нет, торчат жалкие хвостики, которые ей совер-

шенно не идут, и вообще она совсем еще девчонка.

— Тонька, гладить больше нечего?.. Хорошо. То-

гда, огородное пугало, снимай штаны.

— И-иди ты!

— Снимай штаны! Кому говорю? Оба снимайте.

Когда гладили? Семь лет назад, после дождика в чет-

верг? Думаете, мы с вами, такими, на танцы пойдем?

Снимай, пугало, а то утюгом поджарю!

— А-а-а!

Ленька визжит, Тоня хохочет, мы покорно снимаем

брюки и, оставшись в трусах, полностью обезоружены.

96

От брюк идет пар столбом, на них появляются острые,

как лезвие, складки. Ленька смущенно почесывается,

а я разглядываю комнату.

Как у них чисто — до приторности! Белоснежные

занавесочки, салфеточки, покрывала на подушках, ков-

рики, всякие бумажные цветочки, картинки по стенам,

зеркальца, флакончики… На почетном месте приколо-

та страница из журнала мод. Тоже — изобразительное

искусство! Сказано, бабы!..

В комнате три кровати. Тамара живет с сестрой. Это

странная, приветливая, но очень застенчивая девушка,

она только что окончила десятый класс и готовится в

заочный институт. Когда меня знакомили с ней, она

робко выбралась из своего угла, из-за стола, покрасне-

ла как мак и шепнула, не подавая руки:

— Оля…

Я протянул руку, она неохотно подала свою, и, по-

жимая, я почувствовал, что ее ладонь неестественно

узкая, какая-то ненормальная. Краем глаза заметил: у

нее нет большого и указательного пальцев, срезано на-

чисто чуть не пол-ладони, и — уродливый, узловатый

шрам. Это так не вязалось с ее хорошеньким, нежным,

светлым личиком, что мне стало не по себе. Эх, почему

же Ленька не предупредил! Оля, закусив губу, съежи-

лась и шмыгнула за стол; держа правую руку под ска-

тертью, принялась левой листать учебники. За весь ве-