Легенды о Христе (с илл.)

– Я рад, что ты дала ему умереть, – сказал Тиберий, – он совершил преступление против императора и был бунтовщиком.

Фаустина опять готова была рассердиться.

– Я говорила со многими из его друзей в Иерусалиме, – сказала она, – он не совершил преступлений, которые на него взводили.

– Если он даже и не совершил именно этих преступлений, то от этого, наверно, не был еще лучше всякого другого, – устало проговорил император. – Где тот человек, который не заслужил бы в течение жизни тысячу раз смерти?

Эти слова императора заставили Фаустину сделать шаг, на который она все еще не решалась.

– Я хочу все-таки показать тебе пример его чудесной власти, – сказала она. – Я говорила тебе раньше, что я отерла ему лицо моим платком. Это тот самый платок, который я теперь держу в руках. Не хочешь ли взглянуть на него?

Она развернула перед императором свой платок, и он увидел на нем бледный отпечаток человеческого лица.

Голос Фаустины дрожал от волнения, когда она продолжала:

– Этот человек видел, что я его люблю и что сердце мое полно сострадания к нему и веры в него. Я не знаю, какой силой сумел он оставить мне свое изображение. Но глаза мои наполняются слезами каждый раз, когда я смотрю на него.

Император наклонился и стал рассматривать изображение, которое казалось сотканным из крови, слез и черных теней страдания. Понемногу пред императором выступило все лицо, как оно запечатлелось на платке. Он видел капли крови на челе, колючий терновый венец, волосы, слипшиеся от крови и пота, и уста, словно дрожавшие от страдания.

Все ближе и ближе склонялся император к изображению. Все яснее выступал пред ним лик.

Он вдруг увидел, как из-за едва заметных очертаний линий сразу выступили глаза, сияющие затаенной жизнью. И в то время как эти глаза говорили ему о глубочайшем страдании, они вместе с тем обнаружили пред ним чистоту и духовность, каких он никогда раньше не видел.

Он лежал на своем ложе и поглощал глазами это изображение.

– Разве это человек? – спросил он проникновенно и тихо. – Разве это человек?

И снова он замолк и, лежа, продолжал рассматривать изображение.

Слезы текли по щекам его.

– Я оплакиваю твою смерть, о ты, неведомый, – шептал он. – Фаустина, – воскликнул он наконец, – зачем допустила ты его умереть? Он мог меня исцелить!

И он снова погрузился в созерцание изображения.

– О ты, человек, – сказал он немного погодя, – если я уже не могу получить от тебя исцеления, то я еще могу отомстить за тебя. Тяжело обрушится моя рука на того, кто отнял тебя у меня.

Опять лежал он долго молча, затем велел опустить себя на пол и стал на колени пред изображением.

– Ты – человек, – сказал он. – Ты – то, чего я не надеялся увидать в жизни.

И, указывая на себя самого, на свое обезображенное лицо, на разъеденные руки, прибавил:

– Я и все другие, мы – дикие звери и изверги, а ты – человек!

Он так низко склонил голову пред изображением, что коснулся земли.

– Смилостивься надо мной, о ты – неведомый! – И слезы императора оросили камни пола. – Если бы ты остался в живых, один твой взгляд исцелил бы меня!

Бедная старуха испугалась того, что она сделала. «Было бы лучше не показывать императору этого изображения», – подумала она. Она с самого начала опасалась, что страдание его будет слишком велико, когда он увидит это лицо.

И в отчаянии от горя императора она схватила платок, чтобы тот перестал смотреть на изображение пророка.

Тогда император обернулся.

И черты его преобразились, и он снова стал таким, как и до болезни.

Казалось, что болезнь вкоренилась и питалась ненавистью и презрением к людям, наполнявшими сердце императора, и должна была исчезнуть в тот миг, когда любовь и сострадание проникли в его сердце.

На следующий день Тиберий послал трех вестников.

Первый отправился в Рим и передал сенату приказ императора назначить следствие о том, как наместник в Палестине исполняет свои обязанности, и наказать его, если бы оказалось, что он притесняет народ и присуждает к смерти невинных.

Второй был послан к виноградарю и его жене, чтобы благодарить их и наградить за совет, данный императору, а также передать им обо всем происшедшем.

Выслушав все до конца, они тихо заплакали, а муж сказал:

– Я знаю, что я до конца дней моих буду думать о том, что случилось бы, если бы они оба встретились.

Но жена ответила:

– Иначе не могло случиться. Это была невозможная мысль, что они могут встретиться. Господь Бог знал, что мир не в силах будет вынести Его.

Третий вестник отправился в Палестину и привез на Капри несколько учеников Христа, и они начали здесь проповедовать учение, принесенное с собою в мир распятым на кресте.

Когда эти ученики прибыли на Капри, Фаустина лежала на смертном одре. Но они успели еще приобщить ее к верующим в великого пророка и крестили ее. И при крещении она получила имя Вероники, что значит – «истинное изображение», потому что ей суждено было принести людям истинное изображение Спасителя.

Красношейка

Это было в то время, когда Господь творил не только небо и землю, но также животных и растения, которым Он тут же нарекал имена.

О том времени сохранилось много рассказов; и если бы все они были нам известны, то все непонятное на свете стало бы для нас ясно.

И вот однажды Господь сидел в раю и окрашивал птиц, и у Него не хватило красок, так что щегленок мог остаться непокрашенным, если бы Творец не вытер об его перышки все свои кисти.

И тогда же ослу достались его длинные уши, потому что он никак не мог запомнить данное ему имя. Сделав несколько шагов, он забывал его и трижды возвращался назад и спрашивал, как его зовут. Тогда наш Господь, теряя терпение, взял его за уши и сказал:

– Тебя зовут – осел, осел, осел!

И, говоря так, он тянул его за уши, пока тот не стал лучше слышать и не запомнил своего имени.

В тот же день Господь наказал пчелу. Как только пчела была создана, она тотчас же начала собирать мед, а животные и люди, слыша сладкий запах меда, приходили, чтобы отведать его. Но пчела хотела все сохранить для себя одной и жалила всех, подходивших к ее сотам. Увидав это, Господь подозвал к себе пчелу и наказал ее.