Лекарь Империи 10

Император усмехнулся. Горько, зло.

— Посмотрел и сказал: «Извините, я думал, это обычная глиома. А это… это я не трону даже за все золото мира. Я хочу войти в историю как великий хирург, а не как убийца». И уехал. В тот же день.

Теперь я понимал глубину его отчаяния. Когда даже деньги и власть бессильны. Когда твое положение ничего не значит перед лицом неумолимой болезни.

— А знаете, что самое страшное? — Александр повернулся ко мне. — Я начал ненавидеть их. Всех этих лекарей с их «этикой», «клятвой Гиппократа», «не навреди». Трусы! Все они трусы, прячущиеся за красивыми словами!

— Они правы, — сказал я спокойно.

Он дернулся, как от удара:

— Что?!

— Они правы. С точки зрения классической медицины это действительно невозможно. Это не трусость, это здравый смысл. Опухоль расположена там, где проходят все жизненно важные пути. Тронешь — и человек мертв. Или хуже — овощ на аппаратах.

— Но вы же согласились!

— Потому что я не классический лекарь. У меня есть то, чего нет у них. И я готов рискнуть. Но это именно риск, а не гарантия.

— Вы — моя последняя надежда, Илья Григорьевич.

Он произнес это так тихо, что я едва расслышал.

— Последняя. После вас… после вас остается только сидеть рядом с ней и смотреть, как она угасает. День за днем. Час за часом. Видеть, как свет в ее глазах тускнеет. Как она перестает улыбаться. Как перестает надеяться. Как перестает бороться. А потом однажды утром…

Он осекся. Сглотнул. Адамово яблоко дернулось.

— Однажды утром я приду, а она уже не проснется. И я буду знать, что не сделал все возможное. Не нашел того единственного безумца, который попытался бы.

Тишина повисла в комнате.

— Двуногий, — прошептал Фырк. — Он на грани. Еще чуть-чуть — и сломается. Даже императоры не железные. Особенно когда речь о детях.

Бурундук был прав. Я видел эти признаки сотни раз. Родители у постели умирающих детей. Сначала отрицание, потом гнев, потом торг, потом депрессия… Император застрял где-то между торгом и депрессией. Опасное состояние. Могло качнуться в любую сторону.

— Я понимаю, Ваше Величество, — сказал я, стараясь говорить твердо, но не жестко. — И я сделаю все возможное. И невозможное тоже попытаюсь. Но…

— Но? — он напрягся, как струна перед разрывом.

— У меня есть условия.

— Все, что угодно!

Слова вырвались мгновенно, как пробка из бутылки шампанского. Даже не дослушав, даже не узнав, что именно я хочу. Готовность отдать все — признак полного отчаяния.

— Любые условия! Хоть полцарства! Хоть все царство! Хотите дворец? Будет дворец! Титул? Какой пожелаете! Деньги? Сколько унесете!

Он говорил быстро, захлебываясь словами, и я понимал — передо мной не Император, а отец, готовый на все. На что угодно. Продать душу дьяволу, если потребуется.

Поосторожнее с обещаниями, Ваше Величество. А то я ведь и правда могу попросить полцарства. Хотя что мне с ним делать?

— Мне не нужно ваше царство, — сказал я спокойно, усаживаясь за стол. — Мне нужны инструменты для работы. Люди. Оборудование. Время. И еще кое-что, о чем поговорим отдельно.

Я взял лист бумаги — обычный, в клеточку, из блокнота Филиппа Самуиловича. Ручка была дорогая, с золотым пером — наверное, стоила как моя годовая зарплата в Муроме. Почерк у меня врачебный — неразборчивый для посторонних. Но сейчас каждое слово должно было быть понятным. Это не рецепт, это приказ.

— Первое и самое главное — команда, — начал я, проговаривая вслух каждое написанное слово. — Мне нужен ассистирующий хирург. Не просто хороший — лучший нейрохирург Империи.

Я поднял взгляд на Императора.

— Представьте операцию как сложный балетный номер на минном поле. Я — премьер, но мне нужен партнер, который знает партию лучше меня. Который подхватит, если я оступлюсь. У которого руки ювелира, способные не дрожать восемь, десять, двенадцать часов подряд. Нервы из стальных тросов — никакой паники, даже если все полетит к чертям. И опыт. Сотни, лучше тысячи операций на стволе мозга.

— Академик Неволин, — мгновенно отозвался Филипп Самуилович, заглядывая в мои записи. — Виктор Семенович Неволин. Семьдесят один год, из них пятьдесят — в нейрохирургии. Провел больше полутора тысяч операций на головном мозге. Первым в Империи удалил опухоль эпифиза. Легенда.

— Характер? — спросил я, помня, что к гениальным навыкам обычно прилагается букет неврозов.

— Мерзкий, — честно ответил старик. — Высокомерный, желчный, не терпит возражений. Считает всех моложе шестидесяти желторотыми птенцами. Вас, простите, вообще за человека не сочтет.

Я задумался. Риск того, что он не будет мне подчиняться велик. Однако, в прошлой жизни, я и не с такими справлялся. Я спросил у Филлипа Самуиловича, чтобы знать, к чему быть готовым. И Неволин может не сомневаться — я буду. Главное — его опыт и навыки.

«Веселенькая» намечается операция.

— Плевать на характер. Главное — руки и мозги. Пишу — Неволин.

— Ох, интересное намечается мероприятие. Два петуха в одном курятнике. Перья полетят! — фыркнул у меня в голове Фырк.

— Да брось! Не до территориальных споров, когда на кону жизнь ребенка. Все будет нормально.

— Второе. Нейрофизиолог, — вслух продолжил я. — Специалист по интраоперационному мониторингу стволовых структур.

Я постучал ручкой по столу, формулируя мысль.

— Во время операции мне нужны будут глаза внутри мозга. Представьте сапера, разминирующего бомбу. Я — руки, которые режут провода. А нейрофизиолог — прибор, который пищит за миллисекунду до того, как я задену что-то критически важное.

— Профессор Астафьева, — снова Филипп Самуилович. Похоже, он был ходячей энциклопедией медицины Империи. Полезный старик. — Марина Львовна Астафьева. Заведующая лабораторией нейрофизиологии Императорской академии. Разработала половину протоколов интраоперационного мониторинга.

— Тоже с характером? — усмехнулся я.

— Педант до мозга костей, — вздохнул Филипп Самуилович. — Дотошная до занудства. Но в нейрофизиологии ствола ей нет равных.

— Отлично. Педантичность в нейрохирургии — не недостаток, а добродетель. Пишу — Астафьева. Третье, — я поднял голову, встретив удивленный взгляд Императора, — инженер-артефактор.

— Артефактор? — Александр нахмурился. — Зачем?

— Мне нужен зонд для термокоагуляции. Но не простой.

Я перевернул лист и начал рисовать схему.