Лекарь Империи 10

— О чем?

— О разном. О том, какой была бы моя жизнь, если бы я была здорова. Пошла бы я в университет? Или замуж? Были бы у меня дети?

Она помолчала, набирая в легкие воздух.

— А иногда думаю о смерти. Это странно — бояться и одновременно ждать ее. Как… как ждешь результатов экзамена. Знаешь, что провалился, но все равно надеешься.

Она говорит об этом спокойно, как о чем-то обыденном. Но это не спокойствие. Это броня. Защитная реакция психики, которая устала бояться. Она не ждет смерти. Она просто… смирилась с ней. И это страшнее любого крика, любой истерики.

— Не говори так.

— Почему? Это правда. Господин лекарь, можно я скажу вам кое-что? Честно?

— Конечно.

Она попыталась улыбнуться. Получилось криво, жалко — лицевые мышцы уже плохо слушались.

— Знаете… я иногда думаю, что мое тело — это не тюрьма. Не клетка. А просто… сломанная кукла.

Сломанная кукла… Эта метафора резанула по сердцу острее скальпеля. Не тюрьма, не клетка. Именно сломанная вещь. Что-то, что потеряло свою функцию. И она говорит это без жалости к себе, с какой-то отстраненной, взрослой печалью. Она уже не идентифицирует себя со своим телом.

— А я — душа этой куклы. Сижу рядом и жду. Когда придет мастер и починит ее. Или… или признает, что она сломана окончательно, и выбросит. И тогда душа будет свободна.

— Мастер уже здесь, — сказал я тихо, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Просто у него очень сложные инструменты. И он не может позволить себе сделать еще хуже.

— Хуже уже не будет.

Она произнесла это так буднично, так просто, словно говорила о погоде за окном. И от этой простоты у меня по спине пробежал холодок.

— Господин лекарь, я не боюсь умереть. Правда не боюсь. Смерть — это просто переход. Из одного состояния в другое. Как засыпание. Или как нырок в воду — страшно только первую секунду, а потом…

— Потом что?

— Не знаю. Но точно не хуже, чем сейчас. Знаете, что самое страшное? Не смерть. А вот это — существование. Не жизнь, а именно существование. Ждать. День за днем, час за часом. Чувствовать, как тело становится все более чужим. Как оно перестает быть твоим.

Она замолчала, ее дыхание стало чуть чаще — этот монолог отнял у нее много сил.

— Вчера я попробовала пошевелить пальцем. Мизинцем на левой руке. Я так старалась… Представляла движение, посылала мысленные приказы. Час пыталась. И знаете что?

— Что? — прошептал я.

— Ничего. Абсолютно ничего. Даже дрожи не было. Как будто этого пальца вообще нет. Как будто его отрезали, но я не заметила.

Из ее глаз, не мигая смотревших в потолок, потекли слезы. Беззвучно, двумя тонкими ручейками по вискам. Она не могла их вытереть.

Я встал, взял со столика чистую салфетку и очень осторожно, почти не касаясь кожи, промокнул влажные дорожки. Этот жест был полон нежности и моего собственного, всепоглощающего бессилия.

— Спасибо, — прошептала она. — За все. За попытку. За то, что не врете. За то, что говорите правду. Даже если она страшная.

— Операция состоится, — сказал я твердо, сам не зная, откуда взялась эта уверенность. — Я найду способ.

— А если не найдете?

— Найду.

— Но если…

И тут она замолчала. Резко, на полуслове, словно кто-то выключил звук.

Ее глаза, до этого печальные, вдруг расширились. Огромные, серые, полные чистого, животного ужаса.

Губы задрожали. Она пыталась что-то сказать, но из горла вырывался только сдавленный, булькающий хрип.

Нет! Нет-нет-нет! Только не сейчас! Не так!

Адреналин ударил в кровь, мгновенно сжигая всю усталость. Мозг переключился в режим «красного кода». Забудь отчаяние, забудь неудачи. Перед тобой пациент в кризе. Действуй!

— Ксения? Ксюша!

Изо рта пошла пена. Белая, с тонкими розовыми прожилками. Ее тело на кровати выгнулось дугой.

Мониторы взвыли. Все разом. Оглушительный, многоголосый хор смерти. Красные лампочки замигали, превращая уютную палату в адскую дискотеку.

ЧСС: 140… 150… 160…

Сатурация: 94%… 90%… 85%…

АД: 180/110… 190/120…

— ФЫРК!

Бурундук материализовался мгновенно, прямо на груди у девочки. Его астральные глаза горели синим огнем. Он запрыгнул в девочку и тут же вынырнул.

— Двуногий! У нее отек мозга! Острый! Массивный!

А потом снова нырнул.

— Вижу! Метаболическое ядро опухоли — оно активировалось! Как вулкан! Выброс токсинов! Воспалительных медиаторов! Оно ее убивает! ПРЯМО СЕЙЧАС!

Я бросился к стене и с силой ударил по красной тревожной кнопке.

Оглушительная сирена взревела, разрывая ночную тишину на куски.

— Держись, Ксюша! Слышишь меня?! Держись, — приговаривал я.

Красный свет аварийной тревоги залил палату пульсирующими волнами, превращая белые стены в дергающееся месиво. Мониторы пищали в истерике — каждый на своей высокой, пронзительной частоте, создавая какофонию электронного ужаса.

— Двадцать восемь… двадцать девять… тридцать!

Я считал компрессии вслух, сквозь зубы. Механический ритм, вбитый в мышечную память до автоматизма еще в ординатуре. Не думать. Просто давить.

Два резких вдоха через маску. Грудная клетка Ксении едва заметно поднималась — детская, хрупкая, похожая на птичью. Под моими ладонями ребра прогибались с тихим, тошнотворным хрустом. Слишком сильно давлю? Плевать. Сломанные ребра заживут. Мертвый мозг — нет.

Раз, два, три… Ритм. Главное — ритм. Не думать. Просто давить. Сжимать это маленькое, хрупкое сердце, заставляя его гнать кровь. Я не спасаю ее. Я просто торгуюсь со смертью. Вырываю секунду за секундой. Отчаянно, безнадежно.

— Двуногий! — Фырк метался по моему плечу, его коготки впивались в ткань халата. — Она уходит! Серебристая нить истончается!

Я не ответил. Не было времени. Пот катился в глаза, жег как кислота. Руки горели от молочной кислоты — сколько я уже делаю массаж? Три минуты? Пять? Время превратилось в вязкую, тягучую субстанцию.

Дверь распахнулась с грохотом. Артем влетел первым — волосы торчали во все стороны, халат расстегнут, под ним пижамные штаны. За ним Филипп — в футболке и больничных тапках на босу ногу.