Лекарь Империи 9

— Продолжаем антифибротическую терапию. N-ацетилцистеин — сто пятьдесят миллиграммов на килограмм в первые сутки, потом снижаем до ста. Добавляем пентоксифиллин — он улучшает микроциркуляцию и, по некоторым данным, снижает активность фибробластов. Преднизолон — начинаем с двух миллиграммов на килограмм, снижаем на ноль-пять миллиграмма каждые три дня. Резко отменять нельзя — получим синдром отмены.

Конкретные препараты, конкретные дозы. Никаких «примерно» или «по ситуации». В реанимации нужна математическая точность. Ошибка в одном нуле после запятой может стоить жизни.

— Кардиопротекторы?

— Обязательно. Предуктал — тридцать пять миллиграммов два раза в день. Милдронат — двести пятьдесят миллиграммов в сутки внутривенно. И верошпирон — двадцать пять миллиграммов для профилактики ремоделирования миокарда.

— Это же почти взрослые дозы, — заметила Катя, удивленно подняв брови.

— Уменьшенные в два раза, — пояснил я. — Для его веса — двадцать килограммов — самое то. И помните, он перенес критическое состояние. Его организм сейчас работает на таких предельных режимах, как у взрослого спортсмена на финише марафона.

Детская реанимация — это всегда высшая математика. Формулы, коэффициенты, миллиграммы на килограмм. Но за каждой цифрой — хрупкая, уникальная жизнь.

Одна ошибка в расчетах — и ты из спасителя превращаешься в убийцу. Я это знал слишком хорошо. И не собирался ошибаться. Не сегодня.

— День третий, — продолжил я, проводя на планшете новую черту. — Если динамика положительная — а она будет, я это видел — отключаем оксигенатор ЭКМО. Оставляем только насосную поддержку. Проверяем, справляются ли легкие сами.

— На сколько? — спросил Кашин, уже делая пометки в своем блокноте.

— Начнем с двух часов. Если сатурация держится выше девяноста двух процентов — увеличиваем до четырех. К концу дня — полное отключение оксигенации.

— Рискованно, — покачала головой Катя.

— Вся реанимация — это непрерывный, управляемый риск, — возразил я. — Но чем дольше ребенок на ЭКМО, тем выше вероятность фатальных осложнений. Тромбозы, кровотечения, инфекции. Это палка о двух концах: спасает жизнь, но может и отнять. Нужно найти идеальный баланс между поддержкой и самостоятельностью и вовремя убрать этот «костыль».

Обвел всех взглядом. Они согласно кивнули, обозначая, что не спорят и не будут.

— День четвертый-пятый, — я нарисовал следующий этап. — Полное отключение от ЭКМО. Переводим на обычную ИВЛ. И сразу начинаем респираторное отлучение — постепенно снижаем параметры, даем ему «окна» спонтанного дыхания.

— Экстубация?

— Если все пойдет по плану — день пятый-шестой. Но не будем торопиться. Реинтубация — это всегда травма. Физическая и психологическая. Помню случай в… — чуть не сказал, «в прошлой жизни»… — О котором читал. Мальчик, восемь лет, менингит. Поспешили с экстубацией. Через два часа — отек, дыхательная недостаточность, экстренная реинтубация. Сломали два молочных зуба, травмировали гортань. Он выжил, но до конца жизни панически боялся стоматологов и любых трубок во рту. Лучше подержать лишние сутки на ИВЛ, чем рисковать таким.

— После экстубации? — Катя смотрела на меня с таким вниманием, будто я диктовал ей священный текст.

— Долгая дорога домой, — я вздохнул. Самое сложное — не вытащить с того света. Самое сложное — вернуть к нормальной жизни. — Дыхательная гимнастика — начнем с самого простого. Выдохи через трубочку в стакан с водой, надувание воздушных шариков. Потом — спирометрия с нагрузкой. Ходьба, сначала по палате, потом по коридору, потом по лестнице.

Я посмотрел на Мишку через стекло реанимации. Он внимательно смотрел на нас, и в его глазах, казалось, было полное понимание.

— И самое главное, — добавил я, глядя прямо на него. — Психологическая реабилитация. Мальчик пережил околосмертный опыт. В шесть лет. Это травма, которая может остаться на всю жизнь. Нужен хороший детский психолог, арт-терапия, работа с родителями.

Дети после реанимации часто меняются. Становятся тревожными, боятся засыпать — вдруг не проснутся. Боятся больниц, лекарей, любых медицинских процедур. Нужно вернуть ему не только здоровье, но и украденное детство.

— Сколько всего займет реабилитация? — спросила Катя.

— В стационаре — две-три недели. Дома — месяцы. Полное восстановление… — я сделал паузу, подбирая слова. — Полного восстановления не будет. Фиброз легких, последствия миокардита — это навсегда. Но адаптация возможна. Через год он сможет жить почти нормальной жизнью. С ограничениями, но жить.

Жестокая правда. Но родители должны ее знать. Нельзя давать ложных надежд, которые потом обернутся еще большей болью. Их ребенок выжил, но остался инвалидом. Легким, функциональным, способным к полноценной жизни. Но инвалидом. И им придется научиться с этим жить.

— Понятно, — кивнул Кашин. На его лице не было и тени разочарования — только профессиональная решимость. — План принят. Начинаем сегодня?

— Уже начали, — я позволил себе легкую улыбку. Он меня понял.

Я вышел из реанимации с чувством глубокого удовлетворения.

План составлен, лечение идет, команда знает, что делать. Теперь главными лекарствами станут время и терпение. Медицина — это не только экстренные решения и драматические спасения. Это еще и долгая, рутинная, почти незаметная работа по восстановлению.

День за днем, процедура за процедурой, маленький шаг за маленьким шагом. Не так эффектно, как ночная операция, но не менее важно.

В коридоре меня поджидал Киселев. Заведующий хирургией, наш временный начальник, улыбался так широко, что казалось, его лицо вот-вот треснет пополам.

— Илья Григорьевич! — он схватил меня за руку и принялся трясти ее, как старый насос. — Поздравляю! Вся больница гудит! Вы — герой! Спаситель!

— Спасибо, Игнат Семенович. Но давайте без пафоса.

— Как без пафоса?! Вы совершили революцию! Нашли лекарство от чумы века! Да это же Нобелевская премия, не меньше!

Нобелевская премия? За расшифровку чужой формулы и безумный риск? Вряд ли. Нобелевский комитет любит фундаментальные, многолетние исследования, а не практическую медицину в полевых условиях.

Хотя… кто знает? В этом мире свои правила.

— Это была командная работа, Игнат Семенович. Без ординаторов, без помощи главврача — ничего бы не было.

— Скромничаете! — Киселев понизил голос, заговорщически наклонившись ближе. — Но вот что странно… До сих пор нет никакого официального заявления. Обычно о таких прорывах трубят на всех углах. Пресса, телевидение, экстренный бюллетень от Гильдии Целителей… а тут — тишина.