Лексикон света и тьмы

– Вот, глотни, – говорит Риннан, протягивая ей кофейный ликёр. – Я скоро освобожусь, давай сходим куда-нибудь, посидим ладком, да? – предлагает он и поднимает свой стакан. Звонит телефон. Кто-то берёт трубку. Мимо него, чуть не задев плечом, проходит один из агентов. Риннан отпивает глоток ликёра, тепло алкоголя растекается по телу, усыпляя напряжение.

Но тут из подвала поднимается взопревший от усилий Карл. Лицо пунцового цвета, на лбу бисеринки пота, лицо напряжённое и мрачное. Все это на Карла не похоже, вообще не похоже.

– Шеф, они не влазят в ящики, – говорит он нервно и тихо, чтобы никто больше не услышал, но куда там.

Риннан берёт его за локоть и со словами «Котёнок, я на минутку» ведёт Карла к окну.

– Что ты хочешь сказать?

– Трупы… ящики для них малы. Что будем делать?

– Карл, запихай их туда. Сделай так, чтобы они поместились. Нам прислали такие ящики, с такими ящиками мы и работаем. Ясно?

Он говорит и чувствует, как в нём закипает злость. И разочарование, и обида на Карла, какого хрена он припёрся сюда, чтобы вся банда была в курсе того, что их начальник не может правильно сказать «гроб» по-немецки? Неужели он не понимает, насколько это унизительно для Риннана?

– Да, шеф, понятно, – говорит Карл, разворачивается и уходит. От двери в подвал бросает быстрый взгляд на Котёнка и идёт дальше, вниз.

Риннан возвращается к Котёнку и заводит с ней разговор на мирные, приятные темы: как они заживут, когда война кончится, и куда ещё они могли бы поехать отдохнуть, и видит, что медленно, но верно она смягчается, вырывается из страха и возвращается к нему. Позволяет ему обнять себя за талию, улыбается. Она всё-таки должна понимать, думает он, что у него ответственная работа, он вынужден принимать тяжёлые решения. У него серьёзные обязательства и риски, думает он, гладя малышку по спине.

Возвращается Карл и треплет его за плечо. В глазах у него страх.

– Шеф, прости, но… – говорит он и отступает на несколько шагов. Хочет, чтобы Риннан пошёл за ним, уже лучше, догадался не вываливать все проблемы в присутствии Котёнка.

– Что такое? – спрашивает Риннан.

– Прости, что отрываю, но эти ящики… они слишком короткие. Мы им даже ноги согнули, но они всё равно не помещаются. Что нам делать?

Последние остатки Риннанова терпения испаряются, и оно лопается:

– Карл, одно из двух – или ты их запакуешь в ящики, или я тебя самого в них запакую. Ясно? Мне насрать, как ты это сделаешь. Пошевели мозгами, – шипит он.

– Да, шеф, прости, – снова бормочет Карл, но уходить не уходит. Потому очевидно, что никакого решения он придумать не может.

– Ты помнишь, что у нас во дворе есть топор? – тихо говорит Риннан. Карл кивает. Поворачивается и снова уходит. Тем временем Гюнлауг разговорилась с Ингеборг. Они вроде бы оживлённо болтают, Гюнлауг смеётся, но Риннан чувствует, что мысли её далеко. В дом заходит Карл с топором в руке, находит взглядом Риннана, словно надеясь, что тот его остановит, но Риннан выдерживает его взгляд молча. Карл спускается в подвал.

Проходит четверть часа. Или двадцать минут. Из подвала поднимается Карл, неся на пару с одним из членов банды первый ящик.

– Отлично, Карл! – кричит Риннан на всю комнату. – Вынесите все три ящика и утопите их во фьорде!

В комнате становится тихо. Все замолкают. Отводят глаза, делают вид, что чем-то заняты, лишь бы не смотреть на ящики, которые проносят мимо. Со днищ капает кровь, железистый запах повисает в гостиной и прихожей. Все молчат.

– Вы чего? – спрашивает Хенри. – Мы на войне. Займитесь работой! – кричит он. Закуривает сигарету и просит Ингеборг открыть окно. Ящики выносят. Кто-то берётся подтирать пол, по собственной инициативе. Вскоре наступает ночь.

T как Тайна, о которой с Тревогой думает Эллен Комиссар, быстро идя по центру Тронхейма. Она смотрит в землю, кусая и облизывая губы, ускоряет шаг, надо поторапливаться, думает она и представляет себе Гершона, у него точно есть какая-то тайна, она уверена. В тот день, когда уволилась датская домработница, она заметила, что между ней и Гершоном порвались последние ниточки, их связывавшие. Взгляд Гершона стал жёстким. За обедом он сидит, уткнувшись в газету. Начал задерживаться на работе, домой, можно сказать, лишь заглядывает. Ясно, он что-то скрывает, думает Эллен, торопливо проходя одну улицу за другой. Воображение рисует, как она врывается в магазин и застаёт его в объятиях женщины. Или того хуже – Гершона вовсе не оказывается на работе, а за прилавком одна Мария, которая совершенно не понимает, чего от неё добивается Эллен, потому что Гершон обманывает и её тоже. Хотя, может, они действуют заодно, и у Марии наготове история, что Гершон отлучился по рабочим делам, но на самом деле он тешится с любовницей, наверняка с той датской мымрой. Кувыркается с ней в постели. Фу, гадость, думает Эллен. Сердце бухает в груди, ярость овладевает каждой клеточкой тела, Эллен стискивает зубы и представляет, что она скажет Гершону. Оттачивает формулировки – как она поставит его на место, как он будет ползать перед ней на коленях и просить о прощении. Она представляет, как он говорит, что понимает её разочарование, предлагает, чтобы они вернулись в Осло, и уже видит, как они всей семьёй снова едут туда, как входят в дом её детства. Но замечает, что и сама не верит в такой счастливый конец. Начало-то гораздо легче представить, думает она, заворачивает за угол на Нордрегатен и почти бежит, чтобы скорее оказаться на месте, чтобы наконец добиться ясности. Добегает и видит большие освещённые окна и Гершона за прилавком, перед ним дама в возрасте примеряет шляпку – она обернулась к мужу, чтобы спросить его совета.

Никаких молоденьких красавиц, Гершон на работе, работает. Эллен резко тормозит, норовит сбежать, пока её не заметили, но поздно – Гершон уже увидел её. И удивился, однако и обрадовался тоже, и даже поднял руку, чтобы помахать ей, но так и замер. Заметил, какое у неё перекошенное недовольное лицо, как-то сжался и с вымученной улыбкой отвернулся к даме и её шляпке.

Эллен застыла на месте. Сперва она думает перейти дорогу и зайти в магазин, поговорить с ним, но что ему сказать? Зачем она пришла? Соскучилась? Повидаться? Тогда она не стала бы подкрадываться из засады, думает Эллен и ругает себя: какая же я дура. Поворачивается и уныло бредёт прочь.

Дома она пробует навести красоту и уют. Хочет поговорить с девочками, но им недосуг, да и странно: с чего вдруг она решила включиться в их жизнь? И зачем лезет обниматься? Они уворачиваются и спешат вернуться к своим делам.

Наступает вечер. Гершон возвращается поздно, он навеселе, но отказывается отвечать, где был. Идёт в туалет, а потом прямиком в кровать, хотя Эллен дожидалась его, сидя на диване, и с улыбкой встала навстречу, едва он появился в дверях. Но он избегает её, и в его глазах погас свет, с которым он всегда смотрел на неё.

Они ложатся в постель. Она протягивает руку и в темноте кладёт её ему на плечо, но он бормочет, что устал, хочет спать, и поворачивается к ней спиной.

Эллен закрывает глаза. Слушает его ровное и спокойное дыхание. Чувствует расстояние между ними и чувствует, как всё превращается в труху.

Спустя несколько дней Гершон приходит домой рано и, пока дети гуляют, коротко уведомляет её, что ему предложили работу в Осло. Что он не видит продолжения их совместной жизни. Что он готов снимать квартиру для неё и детей, но хочет развестись.

Т как Телефонный разговор с Риккой о прощении. Она позвонила, когда я ехал через Трёнделаг, и сказала, что есть и другая причина, почему в семье замалчивали всё связанное с войной и той историей. Они не уклонялись от неприятных разбирательств, считает она, наоборот. Ими двигало желание простить и идти дальше. Поэтому они так и говорили: что было, то было, этого уже не исправить. Не в смысле подрихтовать прошлое, вытеснить или забыть. А потому, что единственное, что мы исправить можем, – это дорога вперёд. Наверно, та же идея была главной в миссии выжившего в Освенциме Юлиуса Палтиэля. Не осуждать, преследовать и обвинять, а прощать и смотреть вперёд.