Ленинград, Тифлис…

Марк оживился.

— У нас есть дом в Коджорах. Это в горах, там высоко…

В Коджоры поехали в следующее воскресенье. Погрузили в машину катушки проводов, ящики с оборудованием.

Марк принес стремянку, зацепил антенну за верхушку тополя. Риго собирал приемник по схеме: колебательный контур… вариометр… диод…

Через две недели аппарат подключили к питанию, заземлили. Марк и Риго припали к наушникам. Опять электрические разряды, морзянка… Батуми и Баку, но гораздо отчетливей. Риго крутит ручку, и они улетают все дальше… Константинополь, София, Берлин.

Еще поворот — и сквозь дробь морзянки отчетливо доносится:

— Ici Paris!

И сразу же — аккордеон, разухабистая мелодия и женское пение.

— Это — Мистенгэт — наша лучшая певица, — говорит Риго и украдкой вытирает глаза платочком.

В феврале в Грузии началась война. Произошли восстания на юге; там, где жили русские колонисты, — среди них давно и успешно проводили работу агитаторы. В одном из захваченных повстанцами местечек, Шулаверах, недалеко от Тифлиса, провозгласили советскую власть. Первое время к восстанию не относились всерьез — «кучка мятежников». Ной Жордания выступал каждый день на митингах. «Грузия — оплот демократии, бастион против большевистского варварства… Запад нас не оставит… Тифлис — второй Верден…»

…В Грузию вступила 11-я Красная армия. Ее командарма, Анатолия Ильича Геккера, Жорж и Паша знали, его отец был полковым врачом здесь, в Тифлисе. Геккер-сын окончил Владимирское училище в Петербурге, в войну был штаб-ротмистром. Говорили, что сейчас в Красной армии у Троцкого, под комиссарским надзором, чуть ли не весь старый офицерский корпус. От кого-то Паша услышал, что и Леван перекинулся к «красным», служит у них в Генеральном штабе.

20 февраля «красные» были уже в десятке верст от Тифлиса. Холодным февральским утром Марк и Риго поехали на машине в Коджоры — забрать приемник. Вскоре после полудня они услышали цоканье копыт и громкие голоса. Марк выглянул в окно. Во дворе стоял конный разъезд. Рыжеватый солдат что-то крикнул, и тут же раздалась пулеметная очередь, в доме зазвенели, посыпались стекла.

Марк и Риго спустились вниз, там уже хозяйничали военные. Человек в потрепанной шинели, войлочном шлеме и обмотках, видимо старший, давал распоряжения, солдаты выносили мебель во двор.

— Что вы здесь делаете? — спросил Марк.

Офицер повернулся к Марку:

— Кто такой? Документы!

— Это мой дом, — сказал Марк, — а это господин Риго, он из Франции.

Сверху по лестнице спустился солдат, в руках у него был детекторный приемник.

— Товарищ Синюхин! Обнаружил вражеское гнездо и шпионское оборудование.

Офицер оживился.

— Молодец, товарищ Бабочкин! Славно получается. Бьем Антанту на всех фронтах! Отвести их!

Солдаты затолкали Марка и Риго в подвал, Марк слышал, как запирали дверь на висячий замок. В подвале было сыро, у Риго громко стучали зубы.

Когда совсем стемнело и голоса наверху поутихли, Марк толкнул Риго в бок.

— Мсье Риго, вы не спите?

В ответ послышался невнятный звук.

— Тогда идемте…

Этот подвал Марк знал наизусть — играл здесь в детстве в прятки. Он прополз узким боковым коридором, нащупал незапертую дверь. Они оказались во дворе. Было очень холодно, с гор опустился ледяной туман. На посту мирно посапывал часовой. Машина была на месте. Марк осторожно открыл дверцу, толкнул Риго на заднее сидение. Отпустил ручной тормоз. Машина медленно покатилась под уклон. На повороте Марк включил двигатель, и тут же раздались выстрелы. Но они были уже далеко, и еще через полчаса катились по замершим улицам Тифлиса.

Бои в районе Коджор продолжались четыре дня. Потом грузинская армия растворилась, бежало правительство, сперва в Батуми, потом в Париж. 24-го февраля в Тифлис вошли «красные».

А накануне умер Исай. Умер тихо, во сне. Утром пришла сиделка сделать укол, а он не дышит, и лицо у него спокойное.

Отпевали в Ванском соборе, а хоронили на кладбище в Дидубе. День был солнечный, и народу собралось видимо-невидимо. В городе — «красные», разъезжают конные патрули, но ведут себя мирно: ни обысков, ни арестов. За гробом шли молча. Хоронили не Исая, хоронили себя, прежнюю жизнь…

А жизнь хоть и продолжалась, сразу потускнела и съежилась. Исчезли газеты, частные магазины, банки, судебная палата, полиция. Словно ветром сдуло писателей, артистов и музыкантов, сбежавших в сытый Тифлис из голодной совдепии. Но не было и тех ужасов, которыми еще недавно пугали газеты, не было повальных арестов, расстрелов заложников. Предревкома стал Филипп Махарадзе, бывший семинарист и недоучившийся студент-ветеринар. Вертелся в Грузии и Киров, бывший полпред. Организовали ЧК — там, в одном из отделов трудился Берия, бывший дипкурьер.

Стали возникать какие-то странные советские учреждения — тресты, главки, управления. Жорж и Паша стали совслужащими, работали юрисконсультами в тресте «Закглавкабель», получали жалование, встали на учет в профсоюз, платили взносы в Осоавиахим.

Лицей закрыли. Учеников оставалось мало, дети министров разбежались, осели на чужих берегах. Все, кто был, выстроились на площадке перед лицеем. Была ранняя весна, но уже тепло почти по-летнему. Ветерок весело трепал триколор. Директор, господин Леклерк, говорил долго и невнятно. Марк и Вета стояли рядом, опустив голову.

Марк наклонился к Вете.

— Сейчас, наверное, будут петь Марсельезу, а я не знаю слов.

— Я тебе подскажу, — прошептала Вета.

Но марсельезу не пели. Леклерк махнул рукой, Риго опустил флаг. Леклерк театрально поцеловал флаг и прижал его к груди. На этом церемония закончилась.

Через месяц в помещении лицея открылся первый тифлисский трудовой техникум. Там преподавали трудовое воспитание, основы советского строительства, марксистскую политэкономию и основы исторического материализма. Преподаватели были в основном старые, из гимназий и реальных училищ: трудовому воспитанию обучал Шалва Метревели, бывший комиссар центрального района. Проучились в этом странном заведении Марк и Вета два года и в июле 1924 года получили диплом об его окончании. В тот же год они подали заявление о поступлении в Политехнический институт — Марк на физический, а Вета на общественный факультет.

В тот год в Москве умер Ленин, и в России расцвел нэп. Открылись частные магазины, стали понемножку выпускать за границу. А в Грузии 1924 год обернулся террором.

В эмиграции был создан Комитет независимости. В Грузию из Франции тайно пробрался Валико Джугели, его председатель, с планом восстания против большевиков. С самого начала все его действия контролировал Берия — это было началом его блистательной карьеры. Джугели дали походить какое-то время на свободе, отследили контакты, а потом взяли. Джугели сломался быстро, в газетах напечатали его покаянное письмо. На допросе Джугели выдал всех, рассказал все что знал, остальное додумали за него чекисты… Восстание началось в конце августа. Повстанцам дали захватить несколько мелких городков, а потом разгромили с необычной даже для большевиков жестокостью. Начались аресты. В газетах печатали постановления Коллегии ЧК Грузии о расстреле «активистов», с длинным списком бывших фабрикантов, князей, помещиков и их прислужников из интеллигентов.

Затем стали брать рядовых участников и сочувствующих. Арестовали и сослали в Сибирь Шалву Метревели. Дом Дадашевых конфисковали. Их самих «уплотнили» — переселили всех в одну квартиру. В освободившиеся квартиры вселили жильцов из пролетарских районов.

Марк и Вета не стали учиться в Политехническом институте. В сентябре они уехали в город, который недавно стали называть Ленинградом. На перроне их провожала вся семья.

Накануне у Веты был разговор с отцом. Они сидели за большим письменным столом, в старом кабинете Жоржа. Теперь из кабинета устроили гостиную и спальню; кровати отгородили ширмой. В соседней комнате размещалась их общая столовая, а дальше по коридору — комната Паши и Анны. В остальных комнатах были новые жильцы — пролетарии. В ванной теперь не мылись, там стирали белье, в уборной держался стойкий запах мочи.