Ленинград, Тифлис…
Шрифт:
Рядом с Лидой вырос высокий юноша с копной золотистых волос.
— Лида, представь…
— Вета, наша новая студентка… Вадим Данилов, он же Данила… художник… ученик Кустодиева…
— Бывший ученик, Лидочка, бывший…
Заиграла музыка, взорвались хлопушки; Зыбов выкрикнул:
— Бал-маскарад! Прааашу!
Гости, молодые и старые, как по команде, вытащили припасенные маски и пустились в пляс…
Вета оказалась в объятиях Данилы, и он повлек ее в картинную галерею. Здесь была полутьма, приглушенный свет канделябров, едва доносилась музыка. Они танцевали, и у Веты перед глазами мелькали картины; кавалеры и дамы подмигивали
Они оказались в парке и побежали по мокрой аллее. Стемнело, стало зябко; от Славянки поднимался липкий туман. На аллее за Старой Сильвией рядами стояли статуи, заколоченные в деревянные футляры. Один из футляров оказался пустым. Данила забрался в футляр, протянул руку Вете. Она протиснулась, прижалась к Даниле, почувствовала на себе его руки. Ей стало на мгновение больно, словно по ее телу прошел электрический ток.
Когда они вернулись во дворец, там было пусто. Лежали перевернутые стулья, валялись пустые бутылки от шампанского. Данила повел Вету куда-то под лестницу, открыл потаенную дверь. Они оказались в маленькой комнате, заваленной холстами и книгами. Всю комнату занимал огромный ковер. Вета опустилась на ковер и закрыла глаза. Почувствовав Данилу, она привлекла его к себе, радостно ощутила, как он медленно погружается в нее. Ей показалось, что кто-то над самым ее ухом читает Брюсова:
Губы мои приближаются
К твоим губам,
Таинства снова свершаются,
И мир, как храм.
Мы, как священнослужители,
Творим обряд…
…В июле Вета поняла, что беременна. У нее была задержка на два месяца. Потом стало тошнить. Она записалась на прием в женскую консультацию. Дождалась своей очереди, вошла в белую комнату. Ее усадили в гинекологическое кресло.
Пожилая врачиха покачала головой:
— Поздравляю… Шесть недель…
Вета вышла на улицу, подошла к телефону-автомату. Набрала телефон, который ей когда-то дал Данила.
Незнакомый женский голос ответил:
— Вадим Николаевич в Москве. Когда вернется, не знаю.
Вета шла по Каменноостровскому. Было душно и жарко. Из подворотни пахло мочой и квашеной капустой.
Вета села на трамвай и поехала к Московскому вокзалу. Подошла к кассе, достала сумочку, пересчитала деньги. Протянула все, что было, в окошечко.
— Один плацкартный до Тифлиса.
Потом дала телеграмму отцу:
«Приезжаю послезавтра. Вета».
* * *
…В Первом отделе Марк заполнял бесконечную анкету: «Место рождения… социальное происхождение… служил ли в Белой армии… состоял ли в партиях… был ли исключен из рядов ВКП(б)…» Поставил число, расписался, передал в окошечко с надписью «Отдел кадров». Кадровик в синих нарукавниках внимательно прочитал анкету, поставил в нескольких местах птички.
— Вам позвонят.
Окошечко закрылось.
Прошло не меньше двух месяцев, прежде чем в дверь к Марку постучал Мишенька:
— Тебя к телефону!
В трубке металлический голос сказал:
— Вы должны явиться в завтра
в 9.00 по адресу… Пропуск выписан…Марка сразу провели в кабинет Кребса.
Кребс запер дверь на ключ, подошел к Марку вплотную и спросил свистящим шепотом:
— Почему вы не сказали, что вы из дворян?
Марк смутился:
— Карл Иванович, но вы не спрашивали…
Кребс расхохотался:
— Правильно, не спрашивал… Решил, что вы — закавказский пролетарий…
Кребс сел за стол и с удовольствием закурил трубку.
— Имел малоприятный разговор с чекистами… Мне сказали, что я устраиваю здесь дворянское собрание… Я ведь и сам… из баронов… Одним словом, за вас поручился.
Марк чувствовал себя неловко…
— Я виноват…
Кребс выпустил струю ароматного дыма.
— За это не извиняются… Думаю, мы сработаемся…
С этого дня у Марка началась трудовая жизнь. В институте он перевелся на вечернее отделение.
Лаборатория, куда определили Марка, занимала небольшой флигелек в глубине сада, чуть поодаль от синего дома. В лаборатории их было человек двадцать — инженеров, техников и чертежников. Марк был там самым молодым.
Сперва к нему относились настороженно, даже насмешливо. После того, как раза два он сделал толковые предложения, отношение к нему стало меняться к лучшему. Марка зауважали, когда выяснилось, что он знает языки. Помимо французского, которому Марка в детстве обучили швейцарские бонны, Марк свободно читал по-английски. Как-то к ним в лабораторию пришел Кребс с толстой папкой в руке.
— Нужно заказать перевод.
— Можно я посмотрю, — сказал Марк. Взял из папки статью и стал переводить «с листа».
— Молодец, — сказал Кребс, — через неделю попрошу подготовить реферат…
Лаборатория, в которой работал Марк, была в ведомстве РККФ — рабоче-крестьянского Красного флота. Эта лаборатория разрабатывала чувствительные акустические приборы, они должны были засекать на большой глубине вражеские подводные лодки. Такие исследования проводили все морские державы, и везде эта работа считалась секретной. В той папке, которую Кребс передал Марку, на некоторых статьях не было выходных данных. Марк догадался, что их раздобыла разведка.
Для работы над переводом Марку выделили особую конторку. В конце дня все бумаги и черновики нужно было сдавать в Первый отдел. Там их тщательно нумеровали, подшивали и скрепляли сургучной печатью.
В июне Кребс взял Марка с собой в Кронштадт. Нужно было испытать прибор в море.
Марка поселили во флотской казарме, выдали тельняшку, морскую робу, пилотку. Тральщик отваливал от стенки на рассвете, когда над водой поднимался холодный туман. Пока корабль бороздил воды Маркизовой лужи, Марк сидел с прибором в носовом отсеке, следил за показаниями осциллографа, прислушивался к дроби морзянки в радиотелефонах. Выходил на палубу к вечеру, смотрел, как солнце медленно опускалось за невидимый горизонт.
* * *
…Аборт Вете делал старый приятель Жоржа — доктор Абрамянц в гинекологической клинике Тифлисской горбольницы. На всякий случай ей заготовили справку: «гражданка Дадашева оперирована по причине обострения хронического аппендицита».
Операция прошла благополучно, без осложнений. В больнице Вета пролежала еще неделю. В Тифлисе было очень жарко, в палате открыли все окна. Соседки по палате непрерывно что-то ели и судачили о домашних делах.