Ленинград, Тифлис…
Шрифт:
Заруцкий поднес к губам мегафон. Выкрикнул фальцетом:
— Товарищи! Уходя от нас, товарищ Ленин нам завещал …
— Товарищу Заруцкому ура! — неслось из колонны. А из мегафона раздавалось:
— Нет, нет и нет бюрократии! Не отдадим партию нэпманам и подкулачникам!
Рабфаковцы ликовали:
— Долой Сталина! Долой Бухарина! Ура!
На Шпалерной, со стороны Смольного и с боковых улиц, Таврической и Потемкинской, появились плотные колонны людей с красными повязками. Они смяли ряды рабфаковцев, прижали их к машинам. Кто-то из рабфаковцев попытался сопротивляться, в толпе замелькали кулаки. Рабфаковцев
Заруцкий силился перекричать толпу, но его уже не было слышно. Толпа внизу ревела:
— Смерть раскольникам! Смерть предателям!
Где-то совсем рядом раздался истерический визг:
— Бей жидов!
Заруцкий смертельно побледнел и опустил мегафон. Крепко сжал руку Ирины.
В кузов впрыгнуло несколько красноармейцев из отряда ОГПУ.
— Товарищ Заруцкий, товарищ Савич… В интересах вашей безопасности…
Их посадили в закрытую машину и куда-то повезли…
* * *
…Вета в доме на проспекте Красных Зорь бывала мало, уезжала рано утром, возвращалась поздно. А Марк первую неделю из дома почти не выходил. У него было рекомендательное письмо в Электротехнический институт, но идти туда он не торопился.
Большую часть дня Марк проводил в комнате Мишеньки, слушал его неторопливую трепотню. Мишенька рад был новому слушателю и, немного присочиняя, рассказывал трогательную историю своего отца, Исидора Годлевского. Тот родился в бедной еврейской семье в Лодзи, объехал пол-Европы и вот, представьте себе, стал полномочным представителем фирмы «Зингер» в Петербурге. Мебель, картины, книги с золотыми корешками — все это Исидорово наследство. Пятеро детей — и всех крестили, кого в православную, кого в лютеранскую веру… А потом — война, революция… Родители погибли на Украине, братья и сестры разбрелись по всему миру. Сам Мишенька с «красными» прошел всю Сибирь — бил Колчака. Теперь — квартуполномоченный, вечный студент Горного института…
За неделю Марк починил в квартире электропроводку, провел звонки во все комнаты, наладил протекавший кран в ванной. Часам к шести на кухне собирались все обитатели квартиры. Держали совет, как жить дальше. Жили они коммуной, деньги сдавали в общий котел. Беда в том, что денег обычно ни у кого не было. Катя Гросс — студентка-медичка. Деньги ей подкидывал престарелый отец — гинеколог с частной практикой — он жил в том же доме, на шестом этаже. Последнее время он часто болел, зарабатывает мало. Деньги водились у Ники Фредерикса, но он бывал у Кати Гросс нерегулярно, а свой взнос обычно сдавал натурой — деликатесами из германского консульства.
Когда все были в сборе, Мишенька достал потрепанную кожаную записную книжку и зачитал список благополучных знакомых. Жертву выбирали сообща:
— Абрамсон — жадина и у него невкусно… Базилевич — были уже два раза на той неделе… Буковский — уехал в Харьков… Давидович… пожалуй, подходит, давненько у него не бывали, и, помнится, кормили там неплохо…
Техника абордажа домов благополучных знакомых отработана до мелочей. Подходят часам к восьми, когда в петербургских домах обычно садятся за стол. Первыми в дверях появляются Мишенька и Ксюша.
— Семен Абрамович… Варвара Васильевна… сколько лет, сколько зим… Мы тут мимо проходили, дай, думаем, зайдем… Ах, да,
мы, кажется, не вовремя, вы обедать собрались… Да нет, что вы, в другой раз… Ну, раз вы так настаиваете, чтоб хозяйку не обидеть… Да, дело в том, что мы тут не совсем одни… всем, можно сказать, беспутным домом…На лестнице раздается молодецкий свист, и в дверь врываются все квартиранты, включая belle-m`ere и Серафиму, угловую жилицу. Хозяева заметно бледнеют, но путь к отступлению отрезан. Гости деловито располагаются за столом, и Ксюша, очаровательно воркуя, разливает хозяйские щи по тарелкам.
За гостеприимство приходится расплачиваться приемами, но и это делается с минимальными тратами. Мишенька загодя обзванивает гостей:
— Исачок, к нам тут гости из Тифлиса пожаловали, радость такая… Заходите на огонек с Софочкой… Только захватите чего-нибудь перекусить-выпить, а то мы с прошлого раза на мели…
Гости покорно тащат миски с салатом, тушеные кабачки, фаршированные перцы, бутылки муската и абрау-дюрсо. Вклад хозяев обычно сводится к бутылке московской очищенной и банке с солеными огурцами, торжественно поставленными посереди стола.
За столом весело и совсем не так, как в Тифлисе. У них дома тоже часто бывали гости, но там старались принимать, как в хороших русских домах. Сперва подавали закуски и водку. Потом приносили суп. Вина подавали ко второму блюду: красное — к мясному, белое — к рыбе. Потом — мужчины уходили в кабинет, пили коньяк и курили сигары.
В Ленинграде пили все подряд — водку, шампанское и десертное вино под любую закуску. Среди Мишенькиных гостей было много евреев. В Тифлисе тоже были евреи, горские, но они мало чем отличались от грузин. Во время войны стали появляться евреи — беженцы из России. Но среди них у Дадашевых было мало знакомых.
Здешние евреи были люди интеллигентные — врачи, адвокаты, журналисты. По большей части они родились здесь, в Питере, у многих были русские жены, да и вообще они во всем походили на русских. Разве что шумливее. Говорят все разом и друг друга совсем не слушают. Но Марку это даже нравилось. Особенно ему нравились шутки и анекдоты, которые за столом рассказывали в изобилии. Марка тоже не оставляли в покое:
— Марк, расскажите анекдот про кинто.
Марк набирает побольше воздуха и начинает:
— Подходит кинто к русскому генералу и спрашивает: «А скажи, га-а-спадин генерал, а ка-а-торый щас час…»
Весь стол хохочет, а Марк громче всех…
Как-то вечером в комнату к Марку постучала Катя Гросс:
— Марк, зайдите ко мне, у меня перегорела лампочка…
Марк берет инструменты, идет вслед за Катей. У нее большая комната, перегороженная ширмой, на стенах портреты каких-то генералов и дам в больших шляпах.
— Какая лампочка?
— Вот эта, — Катя показывает на потолок…
Марк щурит близорукие глаза.
— Я не вижу…
— Марк, по-моему, вы — адя…
Марк уже начинает привыкать к Катиному жаргону. «Адя» — означает «идиот».
Катя снимает халат.
— Обнимите меня. Мне холодно.
Они лежат в большой Катиной кровати.
— Марк, у вас холодные и мокрые руки… Скажите, вы — импо?
— Я не знаю… А как же Ника…
Катя медленно натягивает на себя халат.
— Марк, вы адя и импо. С Никой у нас нормальные отношения. Он — не адя… Он — контрик и немчура. Впрочем — я тоже.