Ленинград, Тифлис…

Марк идет по коридору. Он слышит стук в дверь и тихий голос Кати.

— Мишенька, срочно нужна ваша помощь. Марк не смог ввинтить лампочку.

За дверью фальцет:

— Я иду, Катенька… Вот только дам лекарство Ксюше…

* * *

…Марк свернул с площади Льва Толстого на «отросток» Большого проспекта. Дворники в фуражках и синих фартуках лениво разбирали развороченные водой деревянные торцы. Марк вышел к Карповке. Там следов наводнения было еще больше: покосившиеся деревянные домики, перевернутые лодки, сваленные в кучи бочки и ящики. По хлипкому мостику Марк перешел на Аптекарский остров. Здесь было тихо, как в деревне. Широкие, мощеные неровным булыжником улицы. По-осеннему грустные деревья за оградой Ботанического сада.

Марк вышел на Песочную улицу и направился к кирпичным строениям Электротехнического института. Открыл тяжелую дверь и оказался в гулком вестибюле. За большими стеклянными дверьми угадывались очертания огромных машин. Марк огляделся. Где-то здесь была лаборатория, там профессор Попов показывал прибор, который регистрировал разряды молний.

— Вы к кому, молодой человек?

Марк оглянулся. За стеклянной конторкой сидел привратник с толстовской бородой и, оторвавшись от чтения газеты, смотрел на него поверх очков.

— К профессору Шателену, — сказал Марк.

— Николай Иванович Штепселен в аудитории номер восемь. Второй этаж, направо, — произнес привратник и вновь погрузился в чтение «Новой красной газеты».

Шателен, которого все за глаза в институте именовала «Штепселеном», оказался маленьким вертлявым старичком с эспаньолкой. Марк поклонился, передал письмо. Шателен бегло просмотрел письмо и радостно заблеял.

— Как же, как же, Гаприндашвили, Давид Георгиевич… До войны мы целый год стажировались с ним в Берне… Очень рад, очень рад… — он еще раз взглянул на письмо. — Значит, выбрали радио, похвально, мой друг, похвально…

Марка зачислили на второй курс. На следующий день он сидел в большой холодной аудитории и слушал, как профессор Шателен, энергично жестикулируя маленькими ручками, объяснял теорию электрических машин.

Студентов было мало. Скорчившись от холода, они сидели плотной группкой в первых рядах. Слова Шателена отражались от каменных стен, дробились и улетали в форточку под потолком… Кроме теории машин Марку нужно было ходить на лекции по сопротивлению материалов, органической химии и начертательной геометрии. Математику и физику он сдал еще в Тифлисе.

Больше чем лекции, Марку нравились лабораторные занятия. Их по вечерам проводил доцент Щукин. В лаборатории пахло изоляцией, канифолью и машинным маслом. Щукин диктовал задание и уходил в курительную. Марк собирал прибор по схеме, включал в сеть, записывал показания приборов. Свои задания Марк выполнял быстро, предлагал свою помощь другим.

Студенты были разные. Большинство — рабфаковцы, наука давалась им с трудом. Сидели за книгами по ночам, днем где-то работали, а все остальное время просиживали в курилках и до остервенения спорили о политике. К Марку они относились неплохо, но от помощи его обычно отказывались.

— Спасибо, Доша, как-нибудь сами…

Прозвище «Доша» к Марку пристало надолго.

Однажды к Марку подошел Саша Румянцев, староста группы.

— Слушай, Доша. Есть предложение. Ты за меня сдаешь лабораторию и начерталку, а я за тебя — химию. Идет?

Химию Марк не любил и с радостью согласился. Обмывали соглашение в небольшой портерной на Лопухинке. Сидели на мокрой верандочке, пили прохладное пиво из высоких стеклянных кружек. Напротив них остановилась пролетка, из нее вышел старомодный господин. Увидел Сашу Румянцева, приподнял котелок и засеменил дальше, к большому дому в глубине сада.

— Кто это? — спросил Марк.

— Академик Павлов, — ответил Саша. — Нобелевский лауреат.

После третьей кружки Саша разоткровенничался.

— Доша, а что ты думаешь делать потом, когда закончишь институт?

— Не знаю, Саша, я еще не думал…

— А зря, Доша, зря. Вот мне лично все ясно. Закончу и махну туда…

— Куда туда? — не понял Марк.

— Туда, — Саша сделал жест рукой, — в Европу…

— Почему, Саша?

— Плохо здесь, Доша. Плохо. А будет — хуже. Помяни меня, — хуже и страшнее…

…Однажды утром Марк шел на лекцию мимо привратника. Тот заметил Марка, помахал ему рукой:

— Вам письмо!

Марк разорвал желтый конверт. Внутри была записка, напечатанная на машинке.

«Просьба зайти 15 мая по адресу… комната №… 10 часов». Подпись была неразборчива.

Адрес был Марку знаком. Большой крашенный синей краской дом на Березовой аллее. Он несколько раз проходил мимо него, когда бродил по Каменному острову. В назначенный час он вошел в стеклянную дверь. Увидел надпись «Отдел пропусков». Протянул бумажку офицеру с синими петлицами. Тот сверился с записью в толстой книге. Передал Марку картонный квадратик. «Распишитесь здесь».

Вышел краснофлотец. Взял у Марка пропуск. Провел коридорами. Нажал на звонок. Дверь открылась. За столом сидел лысоватый человек в морской форме с орлиным носом и пронзительными голубыми глазами.

— Товарищ Дадашев?

Марк ответил по-военному.

— Так точно!

— Прошу садиться. Мне вас рекомендовал Вася Щукин. Моя фамилия Кребс.

* * *

…Стараниями графа Зыбова майским, почти по-летнему теплым днем Павловский дворец и Павловский парк были отданы на откуп служителям муз. Формальным поводом был праздник пролетарского искусства. Однако все знали настоящую причину: Тоныч сдавал дела. Уже несколько месяцев, как Луначарский подписал ему длительную командировку в Германию, а теперь пришла и виза из германского консульства.

С двенадцати часов в павильоне Росси играл камерный оркестр. Чуть дальше, в Круглом зале, там, где сходились аллеи, надрывался хор Пятницкого. На постаментах, у чугунных решеток, читали стихи поэты, пролетарские и не очень. В парадных залах дворца была развернута выставка «Художники Ленинграда — пятилетке».

Прием начался в шесть вечера. Зыбов с бокалом шампанского в руке стоял у входа в Итальянский зал. На нем был новый бархатный сюртук с розовым бантом, лиловый берет. Вета стояла в кучке студентов-словесников. Рядом с ней была Лида, называла ей новоприбывших.

— Этот почтенный старец, чем-то напоминающий святого Петра, — Замойский Фаддей Фаддеевич, филолог-классик. Он скоро уезжает на родину предков, в Польшу. Пришел попрощаться. А тот — высокий в очках — его сын, Адриан Аскольский, театровед. А вот — Сергей Сергеевич Бранденбург, академик, индолог… Джемс Альбертович Смит… Курбитов… Тротти…

Гости все шли и шли. Вета заметила Фредерикса. Он увидел Вету, поклонился, сверкнул стеклами пенсне. Появились деятели Ленсовета в полувоенных френчах, их жены путались в длинных шлейфах.