Ленька-активист

— А что с рабочим классом? — спросил Сталин, внимательно глядя на меня. — Как он реагирует на эту… украинизацию?

— Товарищ Сталин, в крупных промышленных центрах Украины, таких как Харьков, Донбасс, Екатеринослав, значительная, если не преобладающая, часть квалифицированных рабочих, инженеров, техников — русскоязычные или представители других национальностей, для которых украинский язык не является родным. Принудительный перевод всего делопроизводства, технической документации на украинский язык может вызвать, и уже вызывает, не только их законное недовольство, но и прямой саботаж, снижение производительности труда. Русский язык, товарищ Сталин, исторически, на протяжении веков, являлся и является языком межнационального общения для трудящихся масс нашей огромной страны. Резкое, административное вытеснение его из официальной сферы, из образования, из науки в Украине может затруднить, и уже затрудняет, коммуникацию между республиками, обмен опытом, кадрами, достижениями социалистического строительства. Это неизбежно приведет к культурной изоляции Украины, к непониманию, к отчуждению.

— То есть, ви считаете, что мы должны свернуть украинизацию? — в голосе Сталина снова прозвучали стальные нотки.

— Ни в коем случае, товарищ Сталин! — поспешно возразил я. — Ленинская национальная политика — это единственно правильная политика. Но проводить ее нужно мудро, гибко, без перегибов и кампанейщины. Нельзя рубить с плеча, не считаясь с реальной обстановкой, с настроениями людей. Украинизация, товарищ Сталин, проводится зачастую формально, для галочки, для отчета перед начальством. Чиновники переходят на украинский язык только на бумаге, в официальных документах, а на деле, в повседневной работе, продолжают говорить и думать по-русски. Это профанация, это дискредитирует саму идею и вызывает только раздражение и насмешки у населения. Нужно не гнаться за дутыми показателями, не устраивать административный нажим, а проводить глубокую, терпеливую, разъяснительную работу среди масс.

— А как же быть с Красной Армией, таварищ Брэжнев? — неожиданно спросил Сталин. — Она ведь у нас многонациональная. Как там с языком?

— Товарищ Сталин, как раз в РККА украинизация как нигде способна наделать бед! Армия ведь должна быть единым, монолитным, хорошо слаженным организмом. Форсированная украинизация, особенно если она приведет к снижению уровня владения русским языком среди призывников и командного состава из Украинской ССР, неизбежно создаст серьезнейшие проблемы в управлении войсками. Как командиры будут отдавать приказы, как бойцы из разных республик, из разных национальностей, будут понимать друг друга в бою, если русский язык перестанет быть общепринятым, обязательным языком в армии? Это прямая, непосредственная угроза нашей обороноспособности, особенно в условиях обострения международной обстановки. Необходимо обеспечить, чтобы каждый красноармеец, каждый командир, независимо от его национальности, в совершенстве владел русским языком — языком командного состава, языком военной науки и техники, языком боевого товарищества. Украинизация не должна идти в ущерб этой важнейшей, первостепенной задаче.

— Ви так думаете и о внешнепалитических аспектах? — Сталин прищурился, и в его глазах мелькнула хитрая искорка.

— Да, товарищ Сталин! Не следует также забывать, что наши империалистические враги, в первую очередь — панская Польша, которая все еще мечтает о реванше, активно используют так называемый «украинский вопрос» в своих враждебных, подрывных целях. Они всячески разжигают националистические настроения на Украине, поддерживают петлюровских недобитков и прочую контрреволюционную сволочь, мечтают о расчленении Советского Союза, об отторжении от него Украины. Чрезмерное, неумеренное педалирование национальных особенностей, форсированная, непродуманная украинизация могут дать им дополнительные козыри в этой подрывной работе, поднимая недовольство уже в среде русскоязычного населения — самого лояльного к нашей власти. Наша национальная политика, товарищ Сталин, должна быть предельно выверенной, мудрой и осторожной, чтобы не давать ни малейшего повода внешним врагам спекулировать на национальном вопросе. Опять же, вопрос антисемитизма…

— А что с антисемитизмом, таварищ Брэжнев? — тут же переспросил Сталин. — Эта зараза, как известно, на Украине имеет глубокие корни!

— И это, товарищ Сталин, возможно, самое опасное, — я понизил голос, чувствуя, что касаюсь очень больной темы. — История Украины, к сожалению, на протяжении веков была омрачена страшными, кровавыми проявлениями зоологического, пещерного антисемитизма, особенно в периоды активизации мелкобуржуазного, хуторянского национализма, как это было, например, при Петлюре, когда еврейские погромы унесли десятки тысяч жизней. Я и сам там нагляделся всякого… Некоторые элементы, примазавшиеся к процессу украинизации, могут сознательно или, что еще хуже, бессознательно способствовать возрождению этой проблемы, вытесняя представителей других национальностей, в том числе и в первую очередь — еврейских трудящихся, из культурной, общественной и политической жизни республики. Пролетарский интернационализм, как я понимаю, — это незыблемая, ленинская позиция. Любые, даже самые малейшие проявления национального чванства, великодержавного или местного шовинизма, антисемитизма, даже если они прикрываются красивыми фразами о «национально-культурном строительстве», должны беспощадно, каленым железом выкорчевываться из нашей партийной и советской практики. Украинизация, как и вся наша ленинская национальная политика, должна служить великому делу сближения наций, их взаимному обогащению, а не их разобщению, не их противопоставлению друг другу, не возрождению старых, враждебных пролетариату, реакционных идеологий. Но на востоке Украины она не нужна. Там сложился воистину интернациональный пролетариат, не нуждающийся в искусственном насаждении какой-либо культуры. Товарищ Сталин, я вслед за всей Харьковской губернской комсомольской организацией вношу предложение — отдать вопрос о коренизации на усмотрение губернских Советов. Да и стоило бы, товарищ Сталин, подумать о федерализации Украины в целом. Это слишком разнородное образование, в разных губерниях и краях которой на одни и те же вопросы смотрят сильно по-разному.

Я закончил свою длинную, сбивчивую, но, как мне казалось, искреннюю и аргументированную речь. В кабинете повисла тяжелая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем больших настенных часов да моим собственным прерывистым дыханием. Я смотрел на Сталина, пытаясь угадать по его непроницаемому лицу, какое впечатление произвели на него мои слова. Он молчал, задумчиво посасывая свою потухшую трубку, и его желтоватые, чуть прищуренные глаза, казалось, смотрели сквозь меня, куда-то в неведомую даль.

Его лицо, и без того суровое, казалось сейчас высеченным из серого гранита. Я видел, как ходят желваки на его скулах, как подрагивают кончики его густых, темных усов. Он явно был очень недоволен. Я внутренне похолодел, прощаясь с жизнью, с карьерой, со всеми своими планами и надеждами.

«Ну вот и все, — мелькнула отчаянная мысль. — Доигрался, Ленька. Договорился. Сейчас он нажмет кнопку, войдут чекисты, и…»

Но Сталин не нажимал кнопку. Он продолжал молча, не мигая, смотреть на меня своим тяжелым, испытующим взглядом. И это молчание было страшнее любого крика, любого обвинения.

Наконец, он медленно, очень медленно, словно нехотя, выпустил изо рта струйку дыма и произнес своим глухим, чуть заметно дрогнувшим от сдерживаемого гнева голосом:

— Таварищ Брэжнев. Я вас прашу: перестаньте разводить здесь демагогию и аппартунистические шатания. Ви — камсамолец. А камсамол, как известно, — это боевой памощник и резерв нашей партии. И камсамол — это не место для дискуссий, тем более по таким серьезным, принципиальным вапросам, как национальная палитика. Ви еще слишкам молоды, слишкам неопытны, чтобы чему-то учить партию, ее Центральный Камитет, ее вождей. Ваша главная задача сейчас — самому учиться, учиться и еще раз учиться коммунизму, изучать марксизм-ленинизьм, чтобы стать настоящим, закаленным коммунистом, а не учить нас, старых бальшэвиков с доревалюционным партийным стажем, как нам работать и какую палитику праводить. Панимаете?

Так-так. По тональности беседы похоже, что мне дают последний шанс.

— Да, Товарищ Сталин.

— Ви много писали мне за прошедшие семь лет, — задумчиво продолжал он, — и, надо признать, каждый раз я убеждался, что, затрагивая тот или иной вопрос, ви в канэчном счете оказывались правы. Сначала ви своевременно подняли тэму конфискации нетрудовых богатств ради спасэния голодающих. И, действительно, ваши предложения о замене священных изделий посэребренными суррогатами были вполне разумны. Затем очень верно подметили важность коопэрации, как нашего, большэвисткого ответа нэпманскому разгулу. В общем, в той или иной стэпени, ви всегда оказываетесь правы…

Трубка Сталина погасла. Энергично выбив пепел и вновь достав еще пару папирос, он принялся набивать ее. На какое-то время воцарилось молчание.

— Есть мнение, — продолжал между тем он, — что вапросы коренизации Украины слишкам сыльно атвлекают вас от учебы и работы на благо нашэй Родины. И ми это исправим!

Слова Сталина прозвучали зловеще, и я гулко сглотнул. Но что он на самом деле имел в виду, я понял уже существенно позже.

Продолжение здесь — https://author.today/reader/461784/4298558