Ленька-активист

Парень побледнел. Он пытался оправдываться, говорил, что его не так поняли. Но было поздно. Его исключили с формулировкой «за проявления великодержавного шовинизма и несогласие с линией партии в национальном вопросе».

Так, одного за другим, за лето я избавился от пятерых самых активных троцкистов. Поводы были разные: пьянство, неуплата членских взносов, аморальное поведение, шовинистические высказывания. Все это было мелко, грязно… но эффективно. Мне нравилось в этот момент представлять себя хирургом, что по кусочкам удаляет опухоль, дабы спасти весь организм от заражения.

Лето было моим союзником. Большинство студентов разъехалось по домам, и мои действия не вызвали большого резонанса.

Но когда в сентябре начался новый учебный год, и студенты вернулись в аудитории, меня ждал неприятный сюрприз. Исключенные из комсомола троцкисты не собирались сдаваться и развернули против меня настоящую войну! Ходили по общежитиям, по группам, рассказывали, что я — карьерист, аппаратчик, прихвостень Сталина, который душит живую революционную мысль.

— Он устроил террор в ячейке! — кричали они. — Он преследует за инакомыслие! Товарищи, не молчите! Скажем «нет» бюрократии и зажиму критики!

Их агитация нашла отклик. Многие студенты, особенно первокурсники, еще не искушенные в аппаратных играх, начали роптать. В коридорах на меня косились, шептались за моей спиной. Чувствовалось, что ситуация накаляется.

Я понял, что в одиночку мне не справиться. Нужно было опереться на авторитет старших товарищей. Я отправился в горком, к тому самому первому секретарю, который и рекомендовал меня на эту должность.

Он выслушал мой короткий, деловой отчет о ситуации, не перебивая.

— Так, значит, оппортунисты пошли в контратаку? — задумчиво произнес он, когда я закончил. — Что ж, ожидаемо. Они так просто не сдадутся. Будут выжидать подходящего момента, чтобы ударить нам в спину. Сам Троцкий, хоть и отстранен от постов в Реввоенсовете и Наркомате военно-морского флота, дал своим сторонникам директиву выжидать во всеоружии. А что ты собираешься делать? Ждешь, что мы пришлем комиссию, которая их разгонит?

— Обойдусь без комиссии. Я готов бороться сам, товарищ секретарь, — твердо ответил я. — Но мне нужен совет. Как лучше поступить, чтобы не просто заткнуть им рот, а разгромить их идейно? Чтобы вся комсомольская масса увидела их истинное, фракционное, раскольническое лицо.

На лице секретаря промелькнула тень одобрительной улыбки. Ему явно понравилось, что я пришел не жаловаться, а советоваться, готов самостоятельно решать свои проблемы.

— Правильно мыслишь, Брежнев. Поступай так и дальше! Выносить сор из избы, вызывать комиссию — это показать свою слабость. Ты должен разбить их на их же поле. Собери общее комсомольское собрание, и дай им бой — открытый, публичный! Не оправдывайся — наступай. Покажи всем, что за их красивыми фразами о «свободе критики» скрывается гнилая, антипартийная сущность. Разоблачи их. Не как пьяниц и хулиганов, а как политических противников. Понял?

— Конечно, товарищ секретарь, — радостно кивнул я.

— Вот и действуй. А мы, если что, поддержим.

Этот разговор придал мне уверенности. Конечно, это будет проверка на зрелость, на умение держать удар, на бойцовские качества. И я не имел права ее провалить.

Прежде всего, я тщательно все обдумал. В сущности, позиция моя была железобетонной: позицию Троцкого уже осудили в ЦК, так что его сторонники теперь были натуральными раскольниками, а о единстве рядов много говорил еще Ленин. Вообще, Ильич еще при жизни стал иконой ВКП (б), и если подобрать серию цитат из его трудов про недопустимость раскола партии, да еще и какой-нибудь негатив про Троцкого (а Ленин, надо признать, за свою жизнь много чего наговорил — против любого найдется цитата, в том числе и против Сталина), то победа будет в кармане.

В тот же день я объявил о созыве общего комсомольского собрания института. Аудитория была набита битком. В воздухе висело напряжение, но я знал, о чем надо говорить. И вот я вышел на трибуну: внешне спокойный, собранный, хотя внутри меня все ходило ходуном.

— Товарищи, — начал я. — В последнее время в нашей организации появились нездоровые, фракционные настроения. Группа исключенных за различные проступки товарищей пытается расколоть наши ряды, противопоставить себя ячейке, комсомолу, партии. Они кричат о «зажиме критики», о «терроре». Но давайте разберемся, что стоит за этими словами на самом деле.

Я со значительным видом обвел глазами зал.

— Да, товарищи, в партии есть дискуссия. Есть разные мнения по поводу НЭПа, по поводу темпов индустриализации. Но есть решения съездов, есть линия Центрального Комитета. И для каждого настоящего большевика, для каждого комсомольца, эта линия — закон! — я тут же добавил несколько фраз Ильича о единстве, подчеркивая, почему нужно придерживаться мнения партии, а не спорить с ним. — А что нам предлагают эти так называемые «критики»? — продолжил я. — Они предлагают нам вернуться к методам военного коммунизма, к «закручиванию гаек». Они зовут нас на баррикады мировой революции, забывая о том, что наша главная задача сейчас — построить социализм в одной, отдельно взятой стране. ЦК партии решил одно, а они не признают своего поражения и пытаются протащить другое! Они противопоставляют себя партии, пытаются создать свою фракцию, ослабляют наше единство перед лицом мирового империализма. И кем бы они ни прикрывались, какими бы громкими именами ни жонглировали, их фракционная деятельность — это удар в спину нашей революции! Это — объективная помощь нашим врагам!

Слова мои звучали жестко, чеканно, гвоздями вбиваясь в сознание слушателей. Имя Троцкого не было названо, но все прекрасно понимали, о ком идет речь.

— Некоторые тут говорят о «свободе критики», о праве на «особую платформу». Но давайте вспомним, чему учил нас товарищ Ленин! Еще на X съезде он прямо сказал: «Довольно оппозиций!». Почему? Потому что мы — не говорильня, не клуб по интересам. Мы — боевой штаб пролетарской революции! И в нашем штабе не может быть нескольких приказов, не может быть фракций, тянущих в разные стороны! Ильич в своей резолюции «О единстве партии» черным по белому написал, что любые фракционные выступления должны вести к немедленному исключению из партии. Это — его политическое завещание нам! И тот, кто сегодня пытается создать свою фракцию, кто противопоставляет себя решениям Центрального Комитета, тот идет против Ленина, тот предает дело всей его жизни!

Шумок пробежал по залу — имя Ленина, как всегда, произвело должное впечатление.

— Нам не нужна их «критика», которая ведет к расколу! — закончил я. — Нам нужно железное, монолитное единство вокруг нашей партии, вокруг ее Центрального Комитета! И тот, кто против этого единства, тот — враг!

На секунду воцарилась тишина. Но вот сначала один студент робко захлопал, потом к нему присоединились еще хлопки… С трибуны я сошел под оглушительные аплодисменты. Оппоненты были раздавлены. Вместо спора с ними, я предпочел их заклеймить. Провести черту: по эту сторону — мы, партия, единство, по ту — они, фракционеры, раскольники, пособники врагов.

Да, я понимал, что такие «методы» будут очень популярны позже, во времена, которые назовут «репрессиями». И применять их мне было не очень приятно. И если бы троцкисты не несли четкий курс на разрушение и раскол, я не стал бы так поступать. Но ничего полезного в их действиях я не видел, вот и пошел по более простому и жесткому варианту.

* * *

После этого собрания все изменилось. Ропот в коридорах стих. На меня стали поглядывать не только с уважением, но и с опаской. Пришло понимание, что я перестал быть просто «своим парнем», активным студентом. Теперь я стал представителем власти. Маленьким, но настоящим, и от этого немного страшным. И, как ни странно, это новое ощущение мне нравилось. Чувствовалось, как я расту, набираю силу. И что это — только начало.