Ленька-гимназист

— Быстро! — командовал я шепотом.

Осторожно выломал осколки из рамы. Забрался внутрь сам, спрыгнул на пыльный пол темной комнаты. Потом помог забраться Коське и детям.

Внутри пахло запустением — пылью, старым деревом, мышами. Мы стояли в какой-то гостиной, мебель была накрыта белыми чехлами. Она как бы застыла в ожидании призраков хозяев. На сероватом фоне урывочного холста сиротливо темнел телефонный аппарат с боковой ручкой.

— Свет бы запалить… — прошептал Костик, шаря руками по стене в поисках выключателя, но я его остановил.

— Не надо. Увидят с улицы!

И тут снаружи раздался скрип калитки и грубый окрик:

— А хто тут лазить?! А ну, вылазь, бо стреляти буду!

Мы замерли. Снаружи послышались тяжелые шаги, шуршание по кустам. Кто-то шел сюда, к дому, к разбитому окну.

— Сторож! — прошипел Костик, бледнея. — Я же говорил! Тикаем!

Не раздумывая, мы рванули обратно к окну. Первым выскочил Костик, потом я выпихнул Нюсю и Дору, вылез сам. И вовремя. Из-за угла дома показалась сгорбленная фигура старика с ружьем наперевес. Ох ты чорт тебя дери!!!

— Ах вы ж, шмаркачи! — прохрипел он, поднимая ружье. — Щас я вас!

БАХХ!

В ночной тишине оглушительно громыхнул выстрел, вспышка в темноте показалась ослепительной. Что-то хлёстко ударило моего товарища на спине, осыпав нас твердыми белыми крупинками.

— Аааай! — взвизгнул Коська и, не разбирая пути, задал стрекача через ночной сад к спасительному лазу.

— Бежим! — крикнул я детям. Уговаривать их не пришлось: они тотчас же кинулись следом за Коськой, только Нюся с ревом, а Дора — стремительно и молча, как ночной нетопырь. Промчавшись сквозь ароматные белоснежные гроздья яблоневых и вишневых цветов, через пару мгновений мы оказались возле лаза под забором. Собака, напуганная выстрелом, куда-то исчезла. Костик уже протиснулся на спасительную улицу, я подгонял детей, затем последним полез под оградой, с ужасом прислушиваясь к треску ветвей — это сторож ломился вслед за нами напролом, не жалея хозяйского сада.

Я уже вылезал с другой стороны ограды, когда в штанину мне вцепились крепкие сухие пальцы.

— Стояв, бисов сын! — рявкнул надо мною старческий голос, и я понял, что опоздал. Стремительно извернувшись, я изо всех сил врезал другой ногой по запястью старика. Раздался треск ткани, и сторож остался с куском моей штанины в руках, а я — с другой стороны забора на свободе.

— Тикаем! — истошно заорал Костик, увидев, что я вырвался, и мы под аккомпанемент ругательств и заливистого свиста сторожа рванули по улице вниз.

Остановились мы только тогда, когда дом Колодзейского пропал из виду за поворотом пустынной дороги. Запыхавшиеся, перепуганные Нюся и Дора, казалось, сейчас упадут в обморок. Нюся снова заплакал, Коська, смешно морщась, тер спину.

— От же ж… старый хрен… — выдохнул он. — Солью… Больно, аж выть тянет! Ну, ничего, вот красные вернутся, тогда побачим еще, что будет с паном Колодзейским и его хатой! Это надо — по людям солью шмалять! Спалить его мало!

Но бравада в его голосе не сильно успокоила наших малолетних подопечных. Вновь мы оказались на улице, в темноте, голодные и без крыши над головой. Что теперь делать? Куда идти? Возвращаться к отцу я не мог. Идти к Костику домой — тоже не вариант, его отец вряд ли обрадуется такой компании, да еще и с еврейскими детьми. Отчаяние подступило ко мне ледяной волной.

— Лёньк, а ведь я знаю! — вдруг хлопнул себя по лбу Костик. Его круглые очки интригующе блеснули в темноте. — Шалаш! Наш шалаш в плавнях! Помнишь, Лёнька, мы строили в прошлое лето? Там нас точно никто не найдёт!

Шалаш… Сколько не пытался я вызвать воспоминания из жизни прежнего «Лёньки», ничего так и не всплыло. Но ведь это совершенно понятно — подростки обожают устраивать такие нычки, где можно отдохнуть от докучливого родительского контроля и почувствовать себя самостоятельными. Нет ничего удивительного, что Лёнька с друзьями соорудили что-то вроде укрытия в густых зарослях камыша у реки!

Конечно, идея ночевать в плавнях была «так себе» — ночь в низине у реки обещала быть холодной и сырой, но это было лучше, чем ничего. В любом случае, и речи не может идти о том, чтобы бродить по улицам, рискуя нарваться на григорьевцев, или еще кого похуже!

— Ну, пойдём, — сказал я, пытаясь скрыть, что не знаю дорогу. — Мы тут не заблудимся в темноте?

— Тю, да развеж это темно? Луна как лампа светит! — оптимистично откликнулся Коська и, потирая еще болевшее от соли плечо смело зашагал вниз по улице.

Путь показался мне бесконечно-долгим. Шли молча, стараясь держатся темных закоулков. Плавни встретили нас сыростью, густым запахом тины и шелестом камыша. Костик уверенно пробирался по еле заметной тропинке, раздвигая высокие стебли. Вскоре мы вышли на небольшую полянку у самой воды, где под старыми, толстенными вязами и дубами виднелось наше сооружение — неказистый шалашик из камыша, устроенный на каркасе из веток.

Внутри шалашик показался маленьким и тесным. Пахло землёю, прелой травой и тиной. Ночь у реки обещала быть зябкой.

Но хуже всего, что еды у нас не было ни крошки. Впрочем, в темноте мы, конечно же, не сможем найти ничего подходящего. Ладно, утро вечера мудренее!

Мы с Костиком решили шарить по углам в поисках чего-нибудь, что можно было бы сойти за подстилку или одеяло. Нашли старую, жесткую дерюгу, наломали прошлогоднего сухого тростника. Не густо, но хоть что-то. Расстелили это подобие матраса на земляном полу.

— Ложитесь, — сказал я детям. — Теснее друг к другу, так теплее будет.

Мы улеглись все вместе, плечом к плечу, накрывшись найденными тряпками. Нюся и Дора почти сразу затихли, измученные событиями дня, и уснули беспокойным сном. Мы с Костиком еще какое-то время лежали молча, слушая ночные звуки плавней — плеск воды, кваканье лягушек, шелест камыша на ветру. Желудок сводило от голода, холод пробирал до костей сквозь не самую теплую одежду и скудное покрывало.

«Техник-технолог, — горько усмехнулся я про себя, — специалист по БПЛА… Изгнанный из дома, лежишь теперь в камышах, в чужом теле, в чужом времени, голодный, холодный, с двумя не до конца еще спасенными детьми и таким же пацаном рядом… То ли еще будет?».

Мысли путались, усталость брала свое. Несмотря на холод и голод, веки отяжелели. Последнее, что я чувствовал перед тем, как провалиться в тяжелый, тревожный сон — это тихое дыхание угревшихся рядом детей и мерный шелест камыша за хлипкими стенами нашего убогого жилища.

Утро ожидаемо выдалось промозглым и зябким. Днепр подёрнулся туманной дымкой, и утренняя сырость пробралась сквозь одежду и самодельные камышовые стены нашего убежища. Я проснулся от ощущения холода и тихого движения рядом. Дети тоже начали просыпаться.

Поднявшись, пошел размяться и оглядеться по сторонам. Розовый рассвет занимался над широкой рекой. Лучи солнца уже осветили вершину крутого берега, и медленно спускались к кромке воды, у которой притулился устроенный мальчишками шалаш. Неподалеку виднелись следы кострища, несколько рогаток торчали у воды — здесь явно было «рыбное место». Густые кроны раскидистых дубов и вязов, перемежающиеся густыми зарослями ракитника, надежно укрывали это место от посторонних глаз. Даже костёр не будет виден из нашего городка. Наш шалаш можно увидеть только с реки, да и то сильно приглядевшись. Но тут хныканье из шалаша заставило меня вернуться.