Ленька-гимназист

Оказалось, спасенные дети проснулись. Наум, или Нюся, как его, видимо, звали дома, мальчик лет пяти или шести, сидел, протирая глаза кулачком. Для здешних мест и обстоятельств его одежда не подходила совершенно. Темно-синий матросский костюмчик, пусть и помятый, испачканная вчерашней пылью и глиной, состоящая из курточки и постоянных штанишек. На худеньких ногах — плотные чулки «в рубчик», слегка сползшие, и крепкие кожаные ботиночки на шнурках. Его темные кудрявые волосы растрепались, обрамляя круглое лицо с еще сонными, но уже настороженными глазами.

Его сестра Дора, года на два старше, села рядом, молча оглядывая наше убогое прибежище. Ее платье, некогда бледно-голубое, теперь тоже выглядело жалким, измятым и сильно перепачканным. Одна из двух темных кос растрепалась, и бант болтался на нескольких волосках. На ногах — темные чулки из похожего на шелк материала (кажется, их тут называют «фильдекосовые») и аккуратные ботиночки на пуговках. Смуглое личико хранило следы недавней тревоги, но взгляд был не боязливым и внимательным. Дети выглядели как вырванные из совершенно другой, благополучной жизни.

Проснувшись, Нюся тут же начал канючить:

— Я есть хочу!

Костик заворочался, просыпаясь от этого скулежа и сел, поеживаясь от холода.

— Ладно, не пищи, придумаем что-нибудь! — попытался я успокоить мальца, хотя у самого в животе вдруг предательски заурчало. Перспектива провести еще один день без еды выглядела удручающе.

— Лёнька! Костик! Вы тут? — раздался снаружи знакомый голос, и Гнашка просунул голову в низкий проем шалаша. — Живы, чтоле? А я сразу дотумкал, что вы здесь!

— А пожрать что-нибудь притаранить ты не дотумкал? — с надеждой спросил я.

Увы, столь высокий уровень аналитического мышления оказался непосилен для подростковых мозгов.

— Так эта, у нас же ловушки на раков расставлены! — вдруг вспомнил Гнашка. — Мы с Волькой вчера на дохлую лягушку пару штук зарядили. Небось налезли уже, сидят, усами шевелят!

— Это точно! Только надо чем-то разжиться, где их варить будем — заметил Костик. — Котелок какой, солидного размера, аль ведро…

— Я схожу, — вызвался Гнатик. — Домой прошмыгну, пока отца нет. Соль найду, спички там были у меня припрятаны, и ведро у мамки стащу — воду кипятить.

— И еще каких припасов трохи раздобудь, — деловито посоветовал Костик, — цибули там, хлеба, или чего еще!

— Сам бы сходил да принес! У меня дома мало что возьмешь, батька злой будет!

— А вот и схожу!

— А вот и сходи!

— А вот и схожу!

— Ладно, ладно! — пресек я разгоравшуюся ссору. — Добудьте что угодно, хоть хлеба, хоть цибули, и удочки еще притащите. Придется нам, чую, крепко подсесть на подножные корма! Ежели что — стащите у кого-нибудь!

— Тю! Да где ж стащить-то, весна ведь, на огородах ни у кого ничего нет! — резонно возразил Коська.

— Ладно, давай, что сможешь то и найди. Только пулей! — приказал я, глядя на хнычущего от голода Нюсю и бледную, печальную Дору.

Как ни странно, друзья беспрекословно меня послушались.

Глава 4

Пришлось ждать. Нюся, весь зареванный, сидел в своем матросском костюмчике, уныло ковыряя палочкой глиняный пол шалаша. Дора, поправляя растрепавшуюся косу с болтающимся бантом, смотрела на вход с напряженным ожиданием, и в глазах ее отражалась вся вековая скорбь еврейского народа.

Ожидание оправдалось шумом и треском в камышах. В проеме норы показался запыхавшийся Гнатка с сияющим лицом и… оцинкованным ведром в руках. Ведро было мокрым, на дне плескалась вода.

— Гляньте, шо я приволок! — объявил гордо, плюхая ведро на земле. — Котелок будет!

Ведро оказалось мокрым, на дне плескалась вода.

— Где взял? — подозрительно спросил я, оглядывая ведро.

— Та у мамки своей тиснул! — беззаботно махнул рукой Гнатка. — Она белье стирала, замочила, да отошла к малому… Ну а я, не будь дурак, белье — хрясь на лавку, ведро схватил — и деру! Теперь влетит, конечно, знатно, как пить дать. Но зато у нас теперя котелок есть. Сюда столько раков влезет!

— А спички-то взял?

— А то!

Наличие ведра открывало новые кулинарные горизонты. Я взялся развести костерок, а Гнатка направился на разведку к ближайшей протоке. Вернулся он скоро, с триумфом продемонстрировав мне дюжину крупных болотного цвета раков.

— Гля, Лёнька! Тут их полно! Щас сварим!

Костерок мой как раз разгорелся. Вскоре вода в ведре весело закипела, и брошенные туда раки, как положено, покраснели. Над водой разнёсся вкусный, креветочный запах. Обжигая пальцы, мы выдернули раков из ведра за обламывающиеся усы и принялись уплетать за обе щеки.

— Нюся, Дора, сюда! Мы тут за провиант вам решили. Налетай, мелкота! — позвал Гнатка.

Дети, давно уже наблюдавшие за нашим священнодействием из шалаша, тут же оказались рядом. Маленький Нюся уже готов был вцепиться в еду, как вдруг Дора решительно покачав головой, тихо, наставительным тоном произнесла:

— Нам такое нельзя. Это некошерно. Не смотри туда, Нюта, нам все равно такое нельзя.

— А што им можно, а нам нельзя? — сразу заканючил малыш.

— Ну, потому что мы евреи, а они… Нельзя нам, Нюта.

С досадою я хлопнул себя по лбу рукой. Еврейские законы, етить его налево! Конечно, мне приходилось что-то такое слышать в прошлой жизни, — халяль, кашрут — но здесь, в условиях Гражданской войны и голода, это казалось чем-то нереально-бредовым. Однако Дора была непреклонна. Она сидела молча, бледная от голода, таращилась на нас огромными темно-карими глазами, наблюдая, как мы расправляемся с раками, но наотрез отказываясь присоединиться. Дрожащий Нюся явно был не прочь полакомиться запрещенкой, но строгой сестры он боялся сильнее, чем голода. Мне было очень неловко есть под ее взглядом, но и отказываться от отличной еды из-за чужих пищевых запретов было бы верхом глупости.

— Дора, — попытался воззвать я к разуму этой юной фанатки кашрута, — ну зачем вам эти проблемы? Ну вот помрете вы с Наумкою с голоду из-за вашего глупого упрямства. И что? Думаешь, ваш Бог сильно обрадуется, когда вы явитесь к нему сильно раньше времени?

— Да еще и неизвестно, есть он или нет! — поддержал меня Гнатик. — Вон, комиссары говорят, ничего нету. А они все, почитай, вашего жидовского племени!

Меня, конечно, немного покоробила столь радикальная терминология и крайний атеизм моего друга, совершенно не собиравшегося щадить чьи-то религиозные чувства, но в сложившихся обстоятельствах я счел за благо его поддержать.