Ленька-гимназист

Приятели дружно кивнули и тут же растворились в утреннем тумане, стелившемся над землей. А я, стараясь держаться незаметно, огородами и переулками, начал пробираться к железнодорожной станции. Сердце стучало где-то в горле. Чем ближе я подходил, тем яснее слышались голоса, ржание лошадей, лязг расцепляемых вагонов. Пронзительно закричал паровозный гудок. Осторожно выглянув из-за угла последнего дома перед пристанционной зоной, я замер.

Станция жила своей лихорадочной, тревожной жизнью. На платформе стояло два эшелона — теплушки, несколько открытых платформ. На одной из них, бессмысленно уставившись в небо коротеньким тупым дулом, действительно была установлена пушка. Возле вагонов толпились люди вперемешку: григорьевцы в своих разномастных папахах и свитках, с винтовками и нагайками, какие-то мужики в рабочих кепках, женщины с узлами. Несколько рабочих в затрапезных поддевках грузили на платформы какие-то ящики и мешки, перекликаясь и поминутно матерясь. Меня удивили размеры вагонов: они, во-первых, были деревянные, а во-вторых, — намного меньше привычных нам длинных многоосных вагонов электричек и поездов дальнего следования. В сравнении с железнодорожным транспортом 21 века местные «теплушки» выглядели просто щелястыми деревянными игрушками.

Оглянувшись по сторонам, не привлек ли я чьё-то внимание, я принял самый независимый вид и пошел рядом с путями, делая вид, что что-то ищу.

Не успев сделать и нескольких шагов, я услышал пробивающиеся сквозь ругань грузчиков стоны, и несколько секунд спустя передо мною открылось страшное зрелище.

Здесь, на перроне и даже просто на земле рядом с ним, на грязных подстилках лежали раненые. Их было много, очень много — десятки, если не сотни. Вероятно, это были те григорьевцы, которых побили красные в предыдущих боях, пока приближались к Каменскому. Кругом стоял сильный запах крови, грязи и карболки. То и дело слышались вздохи, проклятия, ругань, временами — бредовые выкрики. Между ранеными ходили женщины с ведрами, несколько хмурых мужиков в заляпанных фартуках, видимо, выполнявших роль санитаров. Чуть дальше стояли еще живые и здоровые григорьевцы: расхристанные, в фуражках набекрень, они курили, громко о чем-то трепались, и все, как один, лузгали семечки. Похоже, занимались они этим уже не один час, потому что перрон и пути буквально были осыпаны патиной из подсолнечниковой шелухи. Заметно было, что бандиты бравировали друг перед другом, но на их лицах и в жестах сквозили отчаяние и тревога.

Стараясь не привлекать внимания, я осторожно проскользнул за угол штабеля из каких-то ящиков и окинул из-за него взглядом станционные постройки. Здание станции, из красного беленого кирпича, выглядело вполне капитальным. Окна были заложены мешками с песком, в проеме дверей я увидел характерный изгиб пулеметного щитка. Так, похоже на станции установлен «Максим». Других пушек, кроме гаубицы на платформе, не было видно. Но тут я заметил другое: в окнах большого здания напротив станции, по всем признакам — паровозного депо, отчетливо виднелись стволы пулеметов — один «Максим», судя по характерному ребристому кожуху, а второй, — более легкий, возможно, Льюис или Шош. И еще один пулемет силуэтом маячил на самом верху возвышающейся над станцией старой кирпичной водонапорной башни. Так-так; пожалуй что это — ключевая огневая точка: оттуда простреливается весь перрон и подходы к станции.

Решив, что увидел достаточно, я уже решил было уходить, как вдруг грозный голос пригвоздил меня к заплеванной щебенке перрона:

— Эй ты, шкет, ты пошто тут трешься?

Стараясь выглядеть максимально невинно и глупо, я обернулся. Ко мне быстрым шагом подходил невысокий красномордый тип с казацкими обвислыми усами, в папахе и грязно-сером френче с желто-сине-черным шевроном. За ним едва поспевал недотепистого вида григорьевец с длинной пехотной винтовкой на ремне.

— Ты хто такив? Шпигун, али шо?

Изо всех сил стараясь выглядеть беззаботным, припомнив весь свой немудреный лексикон слов на суржике, я отвечал:

— Та ни, дяденько, я тильки гильзы шукаю!

— Яки к бису хильзы? — багровея еще сильнее, заорал коротышка. — А ну, Григорчук, хватай шпигуна!

Да ёклмн! Ну чтож такое-то?

Спешно пошарив в карманах, я нащупал пару винтовочных гильз.

— Вот, це таки хильзы нашов! Мабуть, хранцузские чи шо…

На секунду грозный начальник заколебался, переводя мутные, с кровавыми прожилками глаза с гильз на мое лицо и обратно, затем решительно махнул рукой с нагайкой:

— Вяжи его, Григорчук, там хлопци разберуться шо це за птица! Вин може хильзы в карман заховав, штобы шпиговать тут безпечно!

Дело принимало скверный оборот. Попадать в кутузку в мои планы совсем не входило, тем более, что в случае нападения красных на город григорьевцы вполне могли расстрелять всех заключенных.

— Та я ж местный, с Нижней колонии! Батька мой на заводе робит! Пане атаман, пустите меня Христа Ради до хаты!

Но тип во френче был неумолим. Долговязый Григорчук отвечал «слушаюсь, пане сотник» и пихнул меня в бок прикладом, велев: «а ну заховай руки за спину»! Удар отозвался застарелой болью от давнишнего ушиба груди.

Приехали. Твою же мать…

— Лёнька! — вдруг раздался совсем рядом чей-то бас, и тяжелая рука легла мне на плечо. — Ты што тут, бисов сын, телепаешься?

Я обреченно обернулся. Новый персонаж был кряжист и невысок. Обветренное лицо, с глубокими морщинами, в которых навсегда въелась заводская антрацитная пыль, было мне совершенно незнакомо, но почему-то вызвало у меня некие смутные ассоциации. То ли я его уже видел, то ли что…

— Третий день дома тебя нет, мамка вся извелась, а ты тут прохлаждаешьси! Ремня давно не получал! Вот приду, поучу тебя, как родителей уважать! — наседал тем временем на меня суровый старик.

— А ты хто такив? — грозным тоном тут же спросил у нового персонажа пан сотник.

— Та я есть рабочий завода, Мазалев моя фамилия! — извиняющимся тоном отвечал ему крепкий старикан. — Приказом пана атамана Григорьева направлен на станцию под погрузку вагонов. А это наш хлопчик, родной, ни в чем не замешанный, тильки вот совсим от рук отбився!

И тут я понял, кого он мне напоминает. Форма носа, глаза, линия губ — все это напомнило местную мою маманю. Это, к гадалке не ходи, родной мой дед по матери!

Сотник сурово посмотрел на меня, потом на Мазалева, затем снова на меня. И, уж не знаю почему — то ли уловил действительно фамильное сходство, то ли не захотел, чтобы его подняли на смех за арест совершенно невиновного ни в чем малолетнего патрубка — но, вновь махнув нагайкой, раздраженно крикнул:

— Григорчук, гони этого в шею! А ты — обернулся он с Мазалеву — иди разгружай дальше, вантажные работы ищо не кончены!

На том инцидент был исчерпан. Солдат, поминутно сплевывая, подвел меня до окраины станции и напоследок зарядил в спину прикладом, выдав напутствие:

— Пийшов. И шоб духу твиего тут ни было!

Уговаривать меня не пришлось: с места в карьер я припустил в сторону условленного места встречи с друзьями, да так, что только пятки сверкали.

Едва успел я отдышаться, с трудом удерживаясь, чтобы не застонать от боли в грудине, как появился сначала Гнатик, а за ним и Коська.

— Ну што там? — набросился на них я.

— Та ничего! — небрежно скривившись, ответил Гнатик. — В управу сейчас мотор приезжал, паны какие-то вылезли и уехали. Пулеметов навроде бы немае. Солдат тут и там трошки есть, все или пьяные, или с похмела.

— А на заводе никого! — подтвердил Коська. — Батя сказав, в первый день к нему заявились, потребовали выдать кассу. Ну, он им сейф отворил, да и все. На другой день снова пришли, стали пытать, нет ли других средств. Батя побожился, что касса — вот она, одна. Есть еще профсоюзная, но ее красные с собой увезли. Ну и все, больше на заводе никто и не появлялся.

— Ладно, все понял. Ну, я побежал.

— А можно мы с тобой? — заискивающим тоном спросил вдруг Гнатик. — Дюже хочется на разведчиков подывитися!