Леший. Четвертые врата
Шрифт:
– А что в мешке не увидали? – чувствуя, как неприятно потянуло в желудке, и тоскливо заныло в душе, спросил Кондрат.
– А что там, Бог его знает? Увезли. Да только ненадолго, – тут же продолжила старушка. Прищурила глаза, и что-то промелькнуло в морщинистом лице как будто любопытство. – Вернулись они скоро. Я и от предыдущего отойти не успела, сижу на кухне, свет не включаю, боязно мне. Вижу, фонари машинные мелькнули, я к окну. Встала, а сама дышать боюсь. Машина подошла, и снова выходят те самые, что давеча я видала, охранники. Выводят человека, а он весь синим светится. Они его в ворота, и машина уехала. Вот такая история.
– Может все ж, показалось тебе, бабушка? – ощущая холодные мурашки на коже, спросил Кондрат.
– Может и показалось, –
Дождь забарабанил с новой силой, с козырька линули полосы дождя.
«Торопиться мне некуда?» – решил Леший и прислонился плечом к киоску.
– Да что ж ты там, стоишь! – кинулась вдруг старушка. – Ты заходи. Дождь обождешь, а я тебе и расскажу.
Короткой перебежкой Кондрат заскочил в небольшую коморку. На столе перед окошком и на стеллаже позади, стояли кипы журналов и газет. В углу маленький столик, на котором небольшой чайник, одноразовые пакетики чая и пиала сахара. Старушка включила чайник, тот мерно засипел.
– Присаживайся, – поставила продавщица невысокую табуретку к столику, вытащила из-под стола у окошка кипу журналов и присела рядом. – Ща чаек подсобим, и веселей станет. А собачку у входа оставь.
Тайра посмотрела на старушку недоверчиво, но осталась у дверей, ворчливо укладываясь на старую тряпку.
Стук дождя барабанил по тонким стенам киоска. Чайник, засвистел, закипая. Старушка бодренько разлила кипяток, кинула пакетик, макнула пару раз и переместила его во вторую чашку, придвинула Кондрату пиалу с сахаром, в которой торчала давно засахаренная ложечка.
– Зовут меня Любовь Тихоновна. Так вот, было это… – она сощурила глаза, вспоминая, – году в 45-м. До нас война, конечно, не дошла, но отголоски были. Да и интерес к Яндырю был… – она смолкла раздумывая, и продолжила. – Жили мы тогда недалеко от деревеньки Дивное, в тридцати километрах от Яндыря. Сейчас от него только табличка може и осталась. А може уж и таблички нет. Небольшое было селение, домов двадцать. Своей школы не было, приходилось в Севольное ходить, а до него почитай километров двадцать с лишним топать. Пока тепло мы ходили, а как снега навалит, куда там пойдешь. Вот и учила нас местная знахарка, что жила у окраины. Катериной звали. Теткой она была доброй, всегда пряники давала. И красивая. Ох, помню красивая. Может от того она и в поселке почти не появлялась, не было там таких красивых. Там бабы все в работе, в земле, подол в пол, трое на руках, платок на голове. А она, коса черная, толстая, вокруг головы, брови черные, лицо белое, а глаза, словно зелень золотом покрытая. Необычайно красивая. Вот она нас и учила. А чего не учить, нас было ребят пять, все разного возраста. Как-то приболела она, доктор из города приехал, осмотрел, а потом забрал. Больше она не вернулась, дом так и остался на отшибе стоять. Позже нас стали в соседнюю деревню к учителю возить, даже школу небольшую построили. А я повадилась бегать в дом Катерины, да книги читать. У неё, скажу, книг много было. Вся комната в стеллажах да полочках. И всюду книги. Вот приду, через заборчик перекинусь и по тропиночке. Двери-то не заперты, только подперты доской. Доску уберу и в дом шмыг. А шо, книг-то ни у кого по деревни кроме знахарки и не было. Много было у неё книг, и классика и как сейчас принято говорить фантастика, тогда не распространено, а у неё было, последнее дюже мне интересно было. Но кроме тех книг были и другие, в переплетах толстых. Стояли они повыше остальных, на самых дальних полках, много их было... и может книги были старыми и язык в них был старым, то ли язык неведомый, да вот прочитать мне их не удалось. Вроде как буквы на русские похожи, а слова чужие. Те книги я смотрела, много в них рисунков было, да назад ставила. А читала все больше фантастику.
Как-то зачиталась, позднехонько вроде уж стало, солнце к закату приосанилось. Слышу, чой-то скрипнуло. Я к окну и вижу, Катерина идет. Я вроде как-то и не испугалась, а че
мне, не ворую, поди, сижу, читаю. Но вот внутри нехорошо так стало. Я книгу прижала и шмыг в коридорчик за сенцы. Стою, чуть дышу. Прошла знахарка, остановилась посреди комнаты. Следом дверь скрипнула, и вошел местный егерь. Дядя Петр.«Попрощаемся, – говорит Катерина. – Я вернусь, Петро. Тебе верю, и в истину твою верю. Но не дело ему по земле ходить. Решать нужно».
«А кто же против? Я вам препятствий не ставлю. Ваши уже много чего нарешали».
Знахарка к нему повернулась.
«То же верно! – и смотрит на него с мольбой вроде бы. – Дивное пропало. Ты же знаешь от чего? Виновен он! А ты пособляешь».
«Он? – Петро взял с полки книжку покрутил в руках. – А вы значит все чистенькие? Да и не докажешь ты».
«Не о том думаешь, Петро. Я и не буду доказывать. Я верю, что ты добра хочешь? Но верна ли твоя вера? А коли выйдет он за пределы? Сам подумай, нет ему препятствий…».
«Уходи, Катерина. Хуже будет. Вы, что дети малые, которым игрушку невиданную в руки дали, так и хочется потискать, друг у дружки повырывать».
Отвернулась знахарка.
«Эх, Петро! Не защитишь ты себя. А я все ж его выманю. Знаю, как».
Петро посмотрел на неё сочувственно.
«Дитя ты, дитя. Уезжай, Катерина. Опасно тебе здесь».
«Свидимся, Петро. Поверь, свидимся, куда раньше, чем захочется».
Вздохнула Катерина и к выходу направилась.
Едва вышли они к порогу, как собачонка, что у егеревских ног крутилась, лаем зашлась. И вот тут, вижу я, как в открытые двери вползает синий свет. И слышу я, как будто рык из него идет. У меня от страха ноги подкосились, я на пол и бухнулась. Катерина с егерем меня и увидали. Бросился ко мне Петро, схватил и в комнату бегом, бросил к окну и крикнул: «Беги!»
Я окно распахнула, не помню, как вылезла, и бежать к своёму дому. Последнее, что запомнила – это яркий всполох синего света.
Домой прибежала, родители на работе, нет никого. Так до вечера и просидела в хате одна. И после боязно мне стало, уж солнце заходится, а домой никто не воротится. А как темнеть начало, так прибежала Лукишна, местная наша докторша. Заскочила в хату она, глядь на меня, да как руками всплеснет: «Ох, ты ж Господи, осталось дитё! Славь те Всевышнему, хоть одно живое». На руки меня схватила, и бежать, – бабка-газетчица вздохнула. – Что тогда видала – что не видала, и вспоминать страшно. Синие люди, глаза как лед. Мертвые люди. Мать среди них и отец, все как есть синие, живые-неживые, кто поймет. В глазах смерть ледяная. Бежала Лукишна со мной на руках и свет синий над нами реял. А виделся мне зверь дикий, огромный, фантастический, он людей всех одной лапой давил, зубами рвал, нам время давал, чтобы убёгли мы. Вот так вот, мил человек и было. Так что уговор мне держать не перед кем было, только вспомнить страшно было, я все забыть хотела. И у меня почти получилось. А тут вот снова увидала, да вспомнилось мне.
– А Лукишна что же, тоже никому не рассказывала?
– Так кто её знает. Она меня в город привезла, больше я её и не видала. Растили меня чужие люди. Но вот лет пять назад, Лукишна появилась. Квартиру в городе купила. Мне сама позвонила, здоровьем интересовалась.
Кондрат нахмурился.
– Это сколько ж лет вашей Лукишне?
Любовь Тихоновна развела руками.
– Когда меня из деревеньки несла, лет двадцать пять было. Сейчас, – она задумалась. – Да, поди, все сто и будет. А жива еще!
– Она приходила к вам в гости?
– Что вы! По телефону звонила. Но обещала зайти, вот как раз на днях и обещала. Она как раз после того случая с больничкой, как я синего увидала, позвонила. Я ей и рассказала. Она и говорит, ты Любочка не переживай, я зайду и все обсудим. Посмотрим, что у тебя там происходит. Вот завтра и обещала зайти.
– Значит, завтра, – задумчиво поговорил Кондрат. – А телефон её у вас есть?
– Так есть, вот только память у меня совсем плоха, дома на тумбочке в книжечку записан. Сама-то не помню. А вы что ж, историей моей заинтересовались?