Лестница в небо

Донни не стал спорить – если Винст так груб со своим младшим братом, наверное, на то есть причины – просто смотрел, как с голубых зареванных глаз медленно сползает плотная черная ткань.

– Юки… – Мид всхлипнул и, бухнувшись на пол, пополз к брату. – Юки… прости меня…

Винс сморщился и отодвинулся прочь.

– Как это случилось? – спросил он. – Расскажи мне, как это произошло? Почему он мертв, а ты, мразь поганая, еще дышишь?!

Донни прикрыл глаза.

Ему было тошно смотреть на эту сцену, невольно примеряя ее к себе.

Если бы Майки вот так упал ему в ноги, пытаясь ухватить за руку и заливаясь горькими слезами, да у него бы сердце наизнанку вывернулось и разорвалось на части. Он бы уже сидел рядом, обнимая, успокаивая и спасая от этого горького горя, пытаясь закрыть собой, а Винсент…

Винсент холодно цедит слова сквозь зубы, брезгливо отдернув руки прочь, и даже смотрит, запрокинув голову, как у него одного это получается, кося своими желтыми глазами почти уничтожающе и вминая в пол.

– Юки, я не хотел… – Миднайт вытер нос кулаком, размазав по щеке сопли, и все же поймал брата за руку. – Я просто… Й’оку… Мастер…

– Денься, убожество, с глаз долой, если тебе тут хоть в одном углу позволят остаться, – Винсент соскочил со стола и распахнул дверь.

Миднайт всхлипнул, покорно поднявшись на ноги, и вышел за дверь, которую брат с грохотом закрыл у него за спиной.

– Юки? – после долгого молчания тихо спросил его Донни.

– Й’оку так меня звал, – вздохнул Винсент и стиснул голову руками, рухнув на стул. – Он говорил, что я похож на снег – холодный, чистый и хранящий в себе вечность мудрых взвешенных решений. Господи, Й’оку…

Донни посидел еще минуту, потом подошел и обнял его со спины, заставляя оторвать голову от ладоней.

Помочь он не мог ничем.

В кошмаре нельзя представить, что чувствует сейчас его клон, потерявший старшего брата.

«Если бы Лео… если бы мы его потеряли, что бы творилось внутри меня?..»

Дон дернул плечами, с ужасом отогнав даже секундное прикосновение этой мысли.

«Вот это он и чувствует сейчас…»

– Почему ты гонишь младшего? – все же спросил он. – У тебя никого больше не осталось теперь. За что? Тебе больно, но ему-то каково? Он видел его смерть…

Винсент резко откинул голову назад, упершись затылком Донни в пластрон.

– У меня есть вы, – тихо процедил он сквозь зубы, до боли сжав пальцы, лежавшие у него на плече. – Если позволите звать вас семьей. А больше у меня никого нет теперь.

– Дядя Лео? – Кодама приподнял голову с подушки, едва услышав скрип двери. – Что случилось? Где вы были? Как дядя Раф?

Леонардо сел рядом с ним на кровать и погладил по голове, притягивая ближе к себе.

– Хорошо все, малыш, – прошептал он. – Поспи сегодня у меня, ладно? Дяде Рафу немного нездоровится.

Кодама обхватил его руками и уткнулся головой в колени.

– Он заболел? Давай я ему чай с малиной сделаю, а? Не хочу, чтобы ему плохо было.

«Я тоже не хочу, малыш…»

Лео лег, прижав его к себе, и прикрыл глаза, осторожно поцеловав в висок.

– Спи, все хорошо будет.

Кодама прижался к нему и вскоре тихо засопел, убаюканный мерным стуком сердца рядом.

А Лео смотрел и смотрел в темноту, вслушиваясь в свой дом, готовый сорваться с места по первому тревожному шороху в душе.

Мастер медитирует у себя, горько принимая утрату того, кого так хотел назвать учеником и спасти, Донни и Винсент в лаборатории, и брат точно найдет слова утешения для своего клона, в гостиной рыдает брат Кадзэ, с которым сейчас Майки.

– Это враг! Это тот самый ублюдок, что мне видеозапись принес! – Раф прижимает к себе неподвижное тело Кадзэ, полыхая глазами, как двумя языками зеленого огня. – А ты…

– Это его брат! – Лео одним рывком затягивает узел маски на глазах Миднайта и дергает его за собой. – Подумай, чего бы Кадзэ хотел для него?! Бросил бы тут?! Бросил бы?!

Раф рычит и отворачивается, прыгая прочь, а Лео скрипит зубами.

Он тоже не хочет тащить еще кого-то домой, ему тоже больно, но пройдет день или два, и Рафу надо будет выплывать, хоть за что-то цепляясь.

Знающий о последних минутах Кадзэ клон может стать тем, кого он захочет выслушать.

Да и сердце сжимается глядеть в эти голубые глаза Майки, залитые до краев страхом, болью и мольбой…

В комнате Рафа полная тишина – даже треск пламени свечей слышен.

– Оставь меня, – Раф высвобождается из рук брата и снова утыкается лбом в холодные пальцы Кадзэ. – Дай мне побыть с ним, ладно?

Лео встает и выходит.

Страшно.

Страшно сейчас оставлять.

Надо сейчас оставить… надо дать возможность принять…

====== Совсем один ======

У муки множество форм.

Можно болеть физически, терпя и принимая боль, бороться с ней, глушить и отгораживаться. Можно пробовать выбраться из нее, вылечивая раны.

Можно болеть в душе, разрывая себя на части и пытаясь смириться с тем, что безвозвратно утрачено...

Но мука бессилия, когда не можешь сделать того, что должен, хуже всего.

В ее безысходности проще утонуть, чем бороться.

Особенно, когда не знаешь, зачем…

Караи вздохнула, прикрывая глаза, и упрямо придвинула плошку с рисом к неподвижной черепахе напротив себя.

– Не вынуждай кормить тебя насильно, – попросила она. – Ты знаешь, что если не станешь есть сам, то это все равно сделают. Й’оку, пойми, искупление не в том, чтобы умереть, оно в том, чтобы оправдать прощение, дарованное тебе Мастером, и его доверие.

Безразличный взгляд мазнул по ее лицу и снова уперся в стену.

Странно так мазнул, словно удивленно и жалеючи ее.

Караи устало опустила голову на руку и дала знак двум ниндзя, стоявшим у двери.

– Как вчера, – коротко приказала она.

Боги! Ну, когда же это закончится?!

Черепаха не хотела жить.

Ни в какую.

Ни просьбы, ни разговоры, ни прямые приказы не действовали.

Караи, не лукавя перед собой, могла сказать, что сделал все, что от нее зависело.

Й’оку можно было уговаривать, пинать, орать и даже тарелки об голову бить – он не возражал. Но при попытке заставить есть до хруста сжимал челюсти и продолжал свое упрямое взирание на белые стены.