Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

– О. Полубочка, – засмеялся Андреич.

– Интересно, – Алька. – Облака высокие, гидрометцентр тоже не обещал дождя, а стриж летит низко. Кому верить – птице или облакам?

– Уж точно не гидрометцентру! Ставлю на стрижа.

– А я вот читала, что ерунда это все… ну, что птицы за комарами и мошкой спускаются. Потому что у этих насекомых крылья так вращаются…

– Как у геликоптеров?..

– …что стряхивают любую влагу. Они даже способны пролететь сквозь дождевую каплю, не намокнув. Поэтому их перемещения – и комаров, и птиц – не зависят от приближения дождя.

– Ну да… Иначе один большой ливень – и половине кровососов околотка кирдык. Вот бы было классно!

– Им тоже надо жить. Все хотят жить.

– Это ты у нас будущий историк, что ли? – поддел Данька.

– Не-ет… – удивилась Алька. – Я в Академию поступила.

– Какую? Тыла и транспорта?

– Художеств, – обиженно поправила Смирнова. Она надеялась, что Даниил Андреевич будет разговаривать по-взрослому, а он опять. – На истфак кто-то из парней собирался… Они даже хотели с вами посоветоваться. Не звонили они вам?

– Нет, – грустно сказал Каркуша. Какое звонили, он только три недели как с Казантипа.

– Вообще у нас все хорошо, почти все поступили, – отчитывалась Смирнова. – В армию даже не загремел никто.

Парам-падам, – подумал про себя Данька. Так уж и никто. За окнами таяла радуга и снова начинал накрапывать дождь; и если хочешь загадать желание, то надо поторопиться.

– В общем, так, – сморщил нос военком. Коснулся кончика желтыми прокуренными пальцами. Нос поколебался и задрожал. Нос был такой длинный и притом бесхребетный, что казалось, военком может положить его либо на правую, либо на левую щеку – безо всякого для себя ущерба.

– У нас есть заявка в Хабаровск на командира мотострелкового взвода.

– Я артиллерист вообще-то. Военно-учетная специальность…

– Отставить, – лениво сказал военком. – Какой ты к ляду артиллерист?

Военком заглянул в бумаги.

Вадим заметил, что Алька пристально смотрит на жирного комара, пристраивающегося на кожу чуть повыше локтя. Смотрит и ничего не делает. Рефлекторно, даже не успев подумать о приличиях, хлопнул ее по руке. То есть по комару, конечно. Она подняла на него глаза, их лица оказались на близкой, совершенно не светской и даже уже, наверное, не на обычной дружеской дистанции. Заметил, что у нее, как у большинства белокожих людей, с первым солнцем уже стали проступать веснушки на скулах, спинке носа и даже одна, крупная, на нижнем веке. Золотистые крапинки, нежная рыжина волос, в ресницах сверкает солнце… и пронзает глубину радужек, будто омут одной из здешних торфяных речек. И еще он с удивлением подметил, что они совершенно одного роста. Надо было как-то выйти из этой неловкости, ну вот он и нашелся спросить:

– А сколько в тебе… сантиметров?

– Метр семьдесят девять, – с полной серьезностью ответила она. – Хорошо смотрится со стороны, но для жизни не очень.

И добавила:

– Теперь мне, наверное, надо спросить про твои?

Без пяти минут кандидат наук Вадим Андреевич Терешонок приоткрыл рот в замешательстве. И только по сверкнувшей из-под обычной холодноватой задумчивости искре в торфяных глазах понял, что над ним стебутся. Прикалываются. Забавляются, как кошка с мышкой.

Густо захохотал, скрадывая неловкость, и заверил:

– У меня всегда будет на сантиметр больше, чем у тебя. Метр восемьдесят.

В ответ на это тяжеловатое остроумие в ней что-то погасло. Вильнула собранным медовым хвостом – коротким, как косица гренадера осьмнадцатого столетия, да и ростом вышла – с внезапно подступившей неприязнью подумал он, и тут же что-то нежно дернулось внутри – когда прядки скользнули по высокой и легкой шее.

– У тебя другая есть возможность, – неохотно заявил он и снова уставился в документы. Потом на Ворона – с некоторым недоверием даже. – Стрелок, что ли? Кандидат в мастера спорта? Ого… Пистолет, винтовка?

– Пистолет.

Военком продолжил:

– Формируется новая часть. Здесь, для города. Внутренние войска. Если в Хабаровск не хочешь, можешь попробовать. Только заявление надо написать, что ты доброволец и бла-бла-бла, и чтобы потом все четко. Никаких ваших обычных хитростей, отказов по убеждениям и прочих…

– А что за часть? – осторожно спросил Данька. Родную страну он давно хотел посмотреть, но вряд ли из окна воинского эшелона.

– Херзнает, – раздраженно выдохнул военком, продолжая теребить шнобель. Выглядело это пугающе и почти неприлично. – Ментам в помощь. Ну что, пишем?

Поднял глаза от бумаг. Усталые, желтоватые. С сеточкой красных прожилок.

– Чё молчим, кого ждем?

– Подумать можно?

– Думать надо поменьше, у тебя это не очень получается! – Отхлебнув из кружки холодного красноватого чаю, военком распорядился: – Пиши давай. Писатель.

…Судорожно собираясь, Данька бегал по комнате. На столе – предписание; такого-то сентября месяца явиться по месту прохождения службы. Вещи валились из рук, от непривычно короткой стрижки голове свежо и неуютно; лэптоп завис на самом интересном месте – там, где лейтенант Ворон встречается с капитаном Гвардейской Дружины, незабавным фриком при шпорах, с широкими полномочиями и бла-бла.

– Ну, я пошла… рисовать древность.

– Подожди, – спохватился Андреич, не желая отпускать ее на этой ноте, – дам тебе какого-нибудь волосатика в сопровождающие, все ж национальное достояние… и она, и ты.

Алька, не покупаясь на прямую лесть, взвесила на ладони убранную в пластик редкость.

– И кто же здесь нас похитит? Серый волк – зубами щелк? До деревни два шага, – кивнула в сторону шоссе, куда вливалась грунтовка. Оно уходило вверх на горку, где уже виднелись первые дома, заборы и сараи с каменными основаниями, и туда же уходила Алька; Вадиму показалась, что уходит она, как иногда показывают в кино, перемещаясь рывками: вот только что была рядом, вот мелькнула на плавном повороте, а вот уже виднеется у околицы. Он еле слышно перевел дух и, перемахнув шоссейку, направился к раскопу.

Заканчивался очередной рабочий день. Виноходова дня три как уехала в город, Андреич становился за старшего. Раскоп за околицей уже оброс стихийными приметами быта – в пасхальную неделю потеплело и кое-кто перебрался с деревенской базы на волю, в старинные брезентовые палатки; теперь вокруг костров сидели космато-бородатые люди, бренча на гитарах и распивая водку и купленное у местных домашнее ягодное винцо. Сегодня в слое поздней Водской пятины обнаружили новгородскую церу – табличку для письма в кожаном чехле. Поначалу Шура (журналист меняет профессию) приняла ее за старый чехол от мобильника и собиралась выкинуть в отвал. Андреича до сих пор аж в пот кидало от возможной дикости поворота. Церу он отобрал и отдал Альке, чтобы та зарисовала. А сейчас пытался урезонить коллег, что принялись отмечать невиданную находку.

Мельком отследив в зеркале скомканную мечущуюся фигурку, Данька тяжело присел к столу. Вот привалило. Он провел рукой от затылка к темени; свежестриженные волосы кололись. Посреди экрана болтались песочные часики: последняя операция никак не хотела выполняться. Часики перевернулись в последний раз; окно померцало и забелело, будто рашпилем прошлись сверху вниз, срезая картинки, надписи и кутерьму баннеров: невозможно отобразить страницу. Интересное словечко – отобразить; яркое и фантомное одновременно; сейчас так не говорят. Оставив лэптоп в покое, он встал и подошел к зеркалу. Зеркало тоже – отображало. Развинченный зеленый человечек смотрел на него из трехполосного окна трюмо; понизу отражались одеколоны, средства для укладок и прочие атрибуты метросексуального житья. Вот блядь, – зазвенел Данька, выдвинул ящик и резким движением смахнул туда всю эту легкомысленную поебень. Семь утра; над шпилем завода вспыхнуло оранжевое солнце.