Летучий корабль

Но, как бы то ни было, мне не суждено узнать об этом — Рон и Герми планируют возвращение не раньше 5 июня. Думаю, они бы предпочли прятаться все лето, но Герми надо начинать заниматься своими университетскими делами, а Рон и так бросил Джорджа одного в магазине на довольно долгий срок. К тому же перемещения по миру, как я уже и сам убедился на собственном опыте, требуют довольно значительных вложений, и если я могу хотя бы похвастаться относительным финансовым благополучием, которое, однако, тоже следует стремиться сохранить, то у Рона и Герми дела обстоят отнюдь не столь блистательно. Да и мистер Эванс на днях получил из Загреба письмо явиться на собеседование 30 июня, так что и ему уже хватит валять дурака — настала пора спускаться с северных скал и выдвигаться в южном направлении.

Когда я все же оказываюсь в городе, где планирую прожить ближайшие несколько лет, он представляется мне совсем небольшим, особенно если сравнивать его с Лондоном. И мне еще очень долго кажется, что я перебрался жить в красивую сказку — окруженные лесистыми холмами старинные дома с красными черепичными крышами, церковные колокольни, проспекты, по которым резво бегают разноцветные трамваи, нешумные площади. Нет, даже не в сказку, а просто в размеренно текущий неспешный старинный роман, где герои живут счастливо и беспечно, стоически переживая незначительные огорчения, порой перепадающие на их долю. В первое время — а я прибываю в Загреб первого июня, чтобы возобновить мои уроки хорватского уже с местным преподавателем, телефон которого дал мне Милан — я живу в гостинице, потому что, во-первых, исход предстоящего мне собеседования совершенно неясен, а, во-вторых, снимать квартиру на длительный срок кажется мне слишком опасным. И у меня такое чувство, будто бы это будет окончательно означать, что я бросил якорь, остановился, а я пока что к этому не готов. Мне еще предстоит побегать пару месяцев, прежде чем я окончательно пойму, что ни коршунам, ни ягуарам до меня уже не дотянуться.

И еще… меня как-то постепенно начинает поглощать чужая жизнь, мерно текущая рядом со мной. Пока я еще могу выбирать, дам ли я вобрать себя ее потоку или же останусь в стороне. В итоге я выбираю первое. Мне странно говорить на чужом языке, я никогда до этого не жил за границей, я не имею в виду мои бестолковые метания по Норвегии — там я вполне мог считать себя туристом. Мне поначалу кажется, что никто меня не поймет, я ужасно стесняюсь попросить что-то в магазине, спросить дорогу, заговорить в гостинице не по-английски. Как будто тот язык, которому Милан так самоотверженно обучал меня в Лондоне, здесь должен оказаться совершенно иным. И в первые дни я буквально заставляю себя говорить, ужасно нервничаю, заранее формулирую то, что хочу сказать, чтобы потом, едва открыв рот, немедленно это забыть. Но и это проходит за первые несколько дней — я обнаруживаю, что меня понимают, я даже вполне сносно могу разобрать, что сказали мне в ответ. Иногда я целыми днями просиживаю в номере гостиницы перед телевизором — через пару часов голова моя начинает пухнуть от количества чужих слов, обрушивающихся на меня, словно лавина.

И это хорошо, что я занят — уроками, языком, прогулками по городу, потому что с каждым днем я жду, что придет то самое письмо от Рона и Герми. Ведь что-то же должно было произойти, пусть я и пытался уверить себя в том, что Довиллю нет до меня дела — ни до живого, ни до мертвого. Но он в любом случае не тот человек, который готов оставить все, как есть. Вряд ли он, даже сказав себе, что я сам идиот, раз смог положить конец своей жалкой жизни столь нелепым способом, удержится от того, чтобы не задать хоть каких-то вопросов моим друзьям. Хотя бы просто для того, чтобы они в очередной раз почувствовали себя виноватыми.

Я уже начинаю волноваться, потому что они писали мне, что планируют вернуться в Лондон в начале июня, а сегодня уже десятое — а от них ничего нет. Так что, когда я тем вечером устраиваюсь у компьютера в Интернет-кафе рядом с моей гостиницей и обнаруживаю в почтовом ящике письмо от Рона, я медлю его открывать. Мне кажется, там может быть что угодно, я даже готов к тому, что мне придется сейчас же собирать свои вещи и бежать, опять бежать — в Африку, в Бразилию, на край света. Все дальше и дальше. Ведь, если Рон или Герми выдали меня, то мне следует немедленно исчезнуть, иначе все, что я так тщательно готовил, потеряет всякий смысл. А может быть и нет, и я просто придумал, что мой бывший любовник бросится искать меня по всему свету… Он ведь так этого и не сделал… Впрочем, что теперь говорить об этом, ведь того, кого он мог бы искать, все равно уже не существует. Но тогда я боялся даже просто пробежать глазами по строчкам письма, как только я понял, о чем пишет Рон:

«Привет! Извини, что я пропал, но, знаешь, я просто не знал, что и как мне тебе написать, так что несколько дней собирался с мыслями. Ты только не волнуйся — все, в общем-то, в порядке. Даже гораздо лучше, чем можно было думать. А то сейчас посмотришь на даты и сообразишь, что мы с Герми как раз вернулись в Англию, и не только мы одни — и будешь думать Мерлин ведает что! Я сразу скажу — я тебя не выдал! Ну, сам понимаешь, кому. Глупо было бы надеяться, что он не объявится, вот и я тоже не особо надеялся, так что жене велел побольше сидеть дома, а если и выходить, то только в людные места. На Гриммо все равно никому ходу нет — даже Джордж жаловался, а Невилл и вообще обиделся ужасно, но я ему объяснил, что это распоряжение Аврората — когда они снимут защиту, тогда милости просим. Но Герми и сама особенно не жаждет никуда выходить: она тут было сунулась на Косую аллею, в аптеку ей, что ли, надо было — так газетчики сразу налетели. Что да как. И ей, бедной, пришлось аппарировать, хотя народу кругом было полно. Меня тоже, если честно, достают иногда, когда я на работе, но из магазина Джордж их всех выставил, грозился даже авроров вызвать. Подействовало, как ни странно. Но я потом все же сказал Скитер пару слов, что мы, мол, находимся в шоке, не готовы обсуждать обстоятельства «твоей» гибели, просим понять наши чувства, так как ты был для нас самым близким человеком, практически родным. Знаешь, так странно говорить про тебя, что ты «был»… И нам совершенно непонятен твой внезапный интерес к маггловской технике, которая тебя и погубила. Что-то в этом роде, в общем. Только вот лорд Довилль этого, похоже, не читал, как-то он не пожелал понять наши чувства, так что пару дней назад просто явился к нам в магазин.

Герми мне сказала, чтобы я написал тебе все, как было, а ты уж сам рассудишь, прав я или нет.

Так вот, мы уже почти закрывались, только у витрины толклись еще несколько покупателей — знаешь, бывают такие, которые битый час стоят над душой, спрашивают, все пересмотрят, переберут, а потом купят один блевательный батончик с таким лицом, будто озолотили тебя. Вот и эти были, похоже, из таких, потому что сколько мы с Джорджем не поглядывали на часы, они все никак не уходили — то это им покажи, то то. Это дорого, это непрактично в использовании. И тут вдруг дверь открывается. Я уже собираюсь сказать, что все, баста, мы закрыты, приходите завтра с утра пораньше и стойте тут хоть весь день — и тут вижу, что это он. Жара — а он в министерской мантии, да еще какой! И мы с братом — упарившиеся за день, сам понимаешь, как чернорабочие. Без мантий, у меня рубашка вся мокрая, даже к спине прилипла, да и Джордж не лучше. Ты, наверное, и по острову помнишь, да и не только по острову: господину министру нравится, когда рядом с ним чувствуешь себя ничтожеством. Мне кажется, он всю жизнь только об этом и мечтал, ты прости, конечно, но ты — это ты, а я его вот терпеть не могу. И из-за тебя, и из-за Герми, и за школу, и за остров. Смотрю на него, как дурак, и все думаю, а что ты в нем нашел? Нет, это, конечно, твое дело, но… Я тебе все это объясняю, потому что Герми мне сразу сказала, что я повел себя жестоко, и до сих пор меня упрекает, а я его как увидел — меня аж затрясло всего. Так бы и вцепился ему в глотку, а нельзя — мы же министры! Попробуй, тронь его теперь! И он же, гад, прекрасно понимает, что я ничего ему сделать не могу, даже сказать не посмею, потому что боюсь. Да ему достаточно рукой махнуть — и никакого магазина, никакого университета для Герми. Ничего. И я тебе не рассказывал раньше, но он нам с Невом таких гадостей на острове наговорил, уже без тебя. Что мы за твоей спиной прячемся и всю жизнь прятались. Что для нас любая твоя жертва в порядке вещей. Что, если ты идешь умирать за нас, мы только грустно смотрим и полагаем, что, значит, так и надо. Ну, сам понимаешь. Ты же сам так не думаешь, правда?

И вот он идет ко мне, неспешно так, думает, я сейчас сольюсь со стенкой за прилавком. Не ухмыляется, не говорит ничего, только смотрит — и все. Эти наши горе покупатели, как только его завидели, сразу же ноги в руки и к дверям. Только и успели пробормотать; «Здравствуйте, лорд Довилль!» И он, как ни странно, весьма благосклонно ответил. Мне даже тошно стало — господин министр и благодарный народ Магической Англии! Сфотографируйте меня в этом ракурсе — я так хорошо смотрюсь. Тьфу! А у меня так и стоит перед глазами, как он бил тебя на острове, как мы тебя всю ночь искали, когда ты сбежал из таверны, как мы с тобой машину в реку сбрасывали, как я тебя на поезд сажал… Здравствуйте, господин министр!

Джордж ему и говорит, вежливо так, мол, здравствуйте, сэр, Вы что-то хотели? А Довилль, само собой, не за хлопушками к нам пришел, так что он с меня глаз не сводит и спрашивает:

– Мы могли бы поговорить с Вами, Уизли? Разумеется, не здесь.

Знаешь, я его ждал все эти дни — ведь почти неделя прошла после нашего с Герми возвращения, но его, наверное, опять где-то нелегкая носила. Помоги Мерлин, может быть, унесет опять! Сам понимаешь — идти с ним куда-то разговаривать было нельзя, потому что, хоть он и правительственный чиновник — а они у нас ведь теперь так любят законы — но если ему будет нужно, в голову мне он залезет и не поморщится. Не арестует его за это Нотт, даже не сомневаюсь. Так что я стоял за этим самым чертовым прилавком и пытался сообразить, как бы мне с ним никуда не ходить. Ничего не придумал, так что просто сказал ему, что и здесь тоже неплохо, у меня от брата тайн нет. Очень вежливо сказал, я не самоубийца, чтобы ему хамить. Только вот у тебя выходило… Помнишь, на острове? Я вообще почему-то остров часто вспоминаю. И тебя тоже. И скучаю. Правда, Гарри, ужасно скучаю по тебе.

Он только прищурился, мол, я понимаю, что ты меня боишься, жалкий червь Уизли, но ему пришлось согласиться, потому что тащить меня куда-то силком такой важной птице не к лицу, тем более на глазах у Джорджа.

– Хорошо, — сам знаешь, как он слова цедит, будто все, что он произносит, так важно и драгоценно, что ему жаль и лишний звук проронить перед такой свиньей, как я. — Давайте поговорим здесь. Надеюсь, Вы понимаете, о чем.

Мне показалось, что я уже несколько староват стал для того, чтобы делать большие глаза и изображать невинность, будто он меня в кабинете зелий за какой-нибудь пакостью застукал, так что я просто кивнул ему, мол, понимаю, что он пришел из-за тебя, и говорю:

– Если Вы хотели спросить про Гарри, я не знаю, что мне Вам сказать. Все произошло именно так, как писали в газетах — он уехал вечером на машине и больше не вернулся. Он всего-то пару недель водил машину, может быть, не справился…

Брат, я не сомневаюсь в твоем даре управляться с рулем и тремя педалями — ну что-то же надо было говорить!

– Вы думаете, это был несчастный случай?

И сверлит во мне дыры своими глазищами, а я на всякий случай все же поставил ментальный барьер, чтобы хоть почувствовать, если он мне в голову полезет. Но он не стал. Может быть, они и вправду стараются быть законопослушными, или при Джордже побоялся. Мне на версию с несчастным случаем при нем не очень хотелось налегать, потому что твоя записка… там же ясно, что это не просто автокатастрофа. Он, конечно, тоже что-то заподозрил, потому что ведь сам посуди — странно, что маг погибает в маггловской машине и не пытается выбраться. С палочкой. И даже стихийная магия не срабатывает.