Летучий корабль
Шрифт:
Детский вопрос, правда? Что бы ты сделал, если бы я умер? Думаю, ответ на него мне еще предстоит получить, но точно не сегодня. Его пальцы, перебирающие мои волосы, на секунду замирают. И он отвечает не сразу.
– Я не знаю, Гарри. Наверное, я был тогда просто не в себе… Шесть лет нестерпимо желать тебя, чтоб потом вот так… Я не знаю. Никогда бы себе этого не простил. Ты до сих пор обижаешься на меня за Кес?
– Нет, — я улыбаюсь. — Наверное, есть вещи, которые не могут быть сказаны иначе, ну, не сказаны…
– Спи уже, ты еле говоришь.
А его пальцы все так же медленно перебирают мои волосы, и я и вправду начинаю дремать, а потом действительно засыпаю, и когда спустя какое-то время на несколько секунд открываю глаза, в комнате уже
* * *
Я вижу небольшую, но довольно просторную комнату, выдержанную в светлых тонах, с большими окнами, сейчас закрытыми плотными темными шторами, наверное, чтобы свет не раздражал меня. Небольшой стеклянный столик у окна, кресло, нет, скорее… нет, то, что стоит там, вообще больше похоже на некий зигзаг, на котором, видимо, можно сидеть… Никогда не заподозрил бы лорда Довилля в любви к подобным вещам. Хотя, я ведь на той самой вилле, которую когда-то, всего-то пару недель назад, будучи еще просто развозчиком пиццы, нерешительно разглядывал, стоя по другую сторону шлагбаума. И боялся, что меня прогонят недовольные хозяева. Вот было бы интересно, если бы Северус в тот день надумал выйти к воротам и обнаружил бы меня, любующегося его домом и машиной. Вообще забавно, ведь, если он живет здесь в последнее время… мы же запросто могли встретиться… И нашел он меня, как он сам говорит, не случайно. Я не понимаю… В любом случае, я на той самой вилле, которая показалась мне похожей на корабль. Он приехал сюда…по всему выходит, что из-за меня. Рон и Герми показали ему то письмо? А как иначе? Лунный отблеск на капоте машины под окнами моей съемной квартиры… Получается, мне не показалось.
И когда я вижу пирата, стоящего сейчас в шортах и в футболке в дверном проеме, я понимаю, какой же я все-таки наивный дурак. Потому что на нем не просто футболка… Черная футболка без рукавов, с будто надорванным воротом и имитацией неаккуратных стежков… Та самая, которая так нравилась мне в магазинчике у приветливой Ружицы. Та, что меня просил померить старый англичанин… Та, черт побери, которая так подойдет одному его знакомому. Это же не может быть просто совпадение?
– Это же не может быть просто совпадение, Северус? — сразу же спрашиваю я его, не тратя времени на утренние приветствия, и не давая ему возможности задавать мне вопросы о том, как я себя чувствую.
– Ты о чем?
– Футболка, — просто говорю я, — та самая футболка. Откуда она у тебя?
– А если я сейчас спрошу «какая та самая»? Что ты будешь делать? — он подходит ближе и останавливается в паре шагов от меня. И улыбается, гад, глядя на меня, все еще лежащего в постели, с высоты своего роста.
– Расскажу тебе трогательную историю о том, как я познакомился здесь с одним почтенным старичком, который говорил мне о том, что он историк, что трудится, будь он неладен, в местных архивах. Как он чуть ли не каждый день дул минералку у нас в ресторане. Как расспрашивал меня о жизни… Северус, зачем? Какого черта ты за мной следил? Какого… ты напялил сейчас эту футболку? Это что, смешно?
Мне кажется, он еле сдерживается, чтобы не рассмеяться — у него даже губы дрожат. Сейчас он спросит, с чего это я так раскудахтался из-за какой-то ерунды. Скажет, ну, следил, дальше что?
– Следил. Что в этом такого?
Он все же садится рядом со мной, хотя я сейчас, наверное, напоминаю ему ощетинившегося ежика — так же смешно топорщу иголки, осталось еще засопеть и свернуться клубочком.
– Я, как ты изволишь говорить, напялил эту футболку… Гарри, — он смотрит на меня и продолжает улыбаться, — рано или поздно мне бы все равно пришлось признаваться. Думаю, то, что я некоторое время изображал для тебя Патрика Робертса — самое незначительное из моих прегрешений.
– А их так много?
– Ну, я же в твоих глазах всегда был исчадьем ада — приходится соответствовать.
Я продолжаю дуться, по крайней мере, все еще делаю вид. Но если честно,
я не могу на него обижаться. Просто я ведь … я так ждал его, а получается, что он уже целый месяц был в двух шагах от меня, разговаривал со мной, кормил мороженным в Цавтате, рисовал мне эмблему Майбаха на салфетке. Своего Майбаха… Это он помог нам с Драганом сдвинуть с места Росинанта, и это он лил воду на мои грязные руки, смывая с них пыль. Что тут обидного? Но зачем?– Северус, зачем? И вообще, как ты узнал, что я здесь?
– Тебя выдали твои друзья, — просто говорит он.
– Надеюсь, под пытками?
– Нет, совершенно добровольно.
А чего я ожидал? Ведь я зачем-то написал то самое письмо. Все-таки хотел, чтобы меня нашли? Нет, хотел, чтобы нашел именно он… Действительно, к чему теперь возмущаться? И пират тем временем отправляет меня умываться, обещая рассказать все за завтраком.
– Они показали тебе то письмо, да? — спрашиваю я минут через десять, устроившись повыше на подушках с чашкой чая и кусочком кекса — все равно больше в меня сейчас ничего не полезет. И смотрю на него, не отрываясь — мне кажется, за то время, пока мы не виделись, он совершенно не изменился. Или нет, что-то есть, но я пока не могу понять, что именно. Почти такой же, каким он был на Кесе.
– Разумеется, они показали мне письмо, Гарри. Потому что устраивать спасательную экспедицию в тот момент им было явно не под силу. Да и они, думаю, мало чем могли бы помочь.
– Поэтому миссия по моему спасению была возложена на тебя?
– Ну, надо признать, что у меня есть по этой части практически профессиональные навыки. Твоя Грейнджер носилась по дому с младенцем на руках и причитала, а Уизли пыхтел, почти как ты сейчас, разрываясь между желанием защитить тебя от меня — мерзкого ублюдка и невозможностью ничего для тебя сделать, так как толку от него, прости, конечно, довольно мало.
Он делает глоток кофе из своей чашки, опять чему-то улыбается. И не сводит с меня глаз, будто боится, что, стоит ему отвернуться — и я вновь растворюсь, кану в небытие улиц неведомых городов…
– Ты приехал сюда примерно месяц назад…
– Сначала я отправился в Загреб, прямо в тот же день, разумеется, под оборотным, ждал тебя в машине около университета, видел, как ты выходишь оттуда с этим твоим Драганом, ехал за тобой по улице…
– Я ничего такого не заметил…
– А ты, если честно, вообще мало чего замечаешь, что немало облегчает миссию по твоей поимке. Ешь давай, — командует он, замечая, что я в большей степени налегаю на чай, чем на кекс, осыпающий крошки на белую простыню. — Я провел там пару дней — просто, чтобы убедиться, что ты в порядке.
– А почему ты не подошел ко мне?
– Вот представь себе, что было бы, если бы подошел. Боюсь, дальше события развивались бы по тому сценарию, о котором мы говорили с тобой вчера — я хватаю тебя, вопящего, за руку, сажаю в машину, ты сопротивляешься, кричишь, что никуда со мной не поедешь, что я ломаю тебе всю жизнь. Так?
– Так, — вынужден признать я.
– Ну вот, поэтому пришлось проявить определенную осторожность — сидеть в совершенно немыслимом виде под бугенвиллией в вашем ресторане…
– Приезжать по ночам на машине к моему дому…
– А, это ты все же заметил… Не обижайся, Гарри, — мягко продолжает он, — я не хотел тебя обидеть. На самом деле я просто не знал, как мне подойти к тебе, не знал, что сказать тебе, боялся напугать…
– Вспугнуть ты меня боялся, охотник, — ворчливо говорю я.
– Можно и так сказать.
Он не спорит. Я и забыл, что хищники могут подолгу сидеть в засаде, только, похоже, на этот раз опасаться когтей и зубов мне не нужно. Еще вчера, когда мы были в клинике, да и потом, когда он сидел со мной и гладил мои волосы, у меня появилось странное ощущение, раньше совершенно мне неведомое. Что я больше не один… Странно, я дожил до двадцати четырех лет, абсолютно не понимая, что это такое. А вот вчера, когда он не позволил выстричь мне дурацкий клок волос над ухом в клинике — как будто все изменилось…