Летящие дни

ТРЕСКА Надоела она. Надоела чертовски. Даже повар вздыхал, Как от горькой тоски, Разбивая бочонков Смоленые доски, Прикасаясь к просоленным Спинам трески. Мы ругались обидными, Злыми словами, Мы начальству Упреки бросали в глаза. А начальство в ответ Разводило руками, Говорило, что к стройке Проехать нельзя. Что машины везут И консервы и фрукты, Но дороги в пургу Не легки, не близки, Что на складе совсем Не осталось продуктов, Кроме этой питательной, Вкусной трески. Мы работу на выемке Бросить могли бы. Но, ломая Кедрового стланца кусты, Мы мочили в ручье Эту жесткую рыбу, Ржавым тросом проткнув Золотые хвосты. А она ни за что Не хотела быть пресной, Наша грубая пища, Соленый наш хлеб. Мы работали честно. Угрюмо, но честно. На работе на этой Мужал я и креп. Мы работали дружно, До едкого пота. И ребята острили: — Кто воду не пьет, Кто тресочку не ест, Тот не может работать — Богатырскую силу Треска придает!.. А во время обеда, Мусоля окурки, Мы в костры подвигали Пихтовую смоль. И на наших промокших Брезентовых куртках Выступала Густая Хрустящая соль. 1960 КОСТЫЛИ Сосны пылят ледяною крупкой, Мерзлые шпалы к земле приросли. Сталь от мороза становится хрупкой — С хрустом ломаются костыли. Когда с платформы их выгружали, На солнце сверкали они, остры. Чтоб не ломались, мы их нагревали — Совковой лопатой бросали в костры. Долго они на углях калились, Огонь над ними плясал и пел. Потом рукавицы от них дымились, На черных гранях снежок шипел. Выдохнув белое облачко пара, Иван Дядюра, мой старший друг, Вбивал костыли с одного удара. Только тайга отзывалась: «У-ух!..» Составы тяжелые с грохотом мчались, Рельсы гнулись, шпалы качались, Искры гасли в снежной пыли. Но крепко держались и не сдавались Сквозь пламя прошедшие костыли… Если я от работы устану, Если когда-нибудь хоть на миг Верить в молодость перестану — Напомните мне о друзьях моих. Я вспомню, что где-то бушует пламя, Брошу все, уеду в тайгу. Крикну: — Ребята! Я снова с вами. Сердце мое разогрейте кострами — Я еще многое сделать смогу! 1960 ПЕСНЯ В шахтерском клубе было тесно. И над рядами, в тишине, Плыла, Металась, Вилась песня, Как чайка от волны к волне. Был голос у певца простужен. Струна оборвана была. Но песня трогала за душу, За сердце самое брала. В той песне просто говорилось О времени, уже былом, Как люди первые явились В тот край, Где мы теперь живем. Рубили лес, Цингой болели, Вели нелегкий счет годам И очень трогательно пели Про славный город Магадан. Протяжным, Стонущим мотивом Хотела песня подчеркнуть, Как пароход кричал с надрывом, В тумане выбирая путь… А в зале тихо-тихо было. И кто-то шепотом сказал, Что, может, сам Борис Корнилов Слова той песни написал. Мы имя автора не знали, Но молча думали о тех, Что здесь впервые прошагали, Вминая унты в мерзлый снег. О тех, Кто здесь палатки ставил И на ветру жестоком хрип. Кто эту песню нам оставил, Кто здесь, В тайге глухой, Погиб. 1960 О ДРУЖБЕ Б. Батуеву Электровоз — это там, в квершлаге. А здесь под блоком на дальней ветке, Под каплями едкой холодной влаги Надо вручную катать вагонетки. Каждую смену вдвоем возили их (Восьмичасовая смена, подземная). Ноги — Пара сапог резиновых. Руки — Две рукавицы брезентовые. Везем в вагонетке полграмма золота, Но это золото — В тонне руды. Руда в забое отпалом размолота И смешана с брызгами кварца, Воды. Одна вагонетка — стало быть, тонна. Катить ее надо вдоль узкого штрека. Конечно, это поменьше вагона, Но это немало на два человека. И вот шагаем по черной жиже. На касках — Ламп красноватое тление. Голову надо держать пониже, Чтоб не удариться о крепление. Всего труднее на поворотах. Здесь нажимать посильнее надо, Здесь вполсилы нельзя работать: Застрянешь — Не вытащит вся бригада… Есть друг у меня, Настоящий, хороший, Жизнь за него отдам, не жалея. В любой беде никогда не брошу. И дружбы нет на земле сильнее. Мы рядом с ним не стояли на вахте И не ходили вдвоем в разведку. Гораздо проще: В обычной шахте Мы вместе катали Одну вагонетку. 1960 ШУТКА Новичку говорят: — Эй, малый! Видишь, кровля грозит обвалом! Поддержи — не сочти за труд, — Пока крепильщики подойдут… А потом — как отпала грохот — Гулко ходит по штреку хохот. Новичок худощав, курнос. И обидно парню до слез. Над его головой нависло Горизонтов пять или шесть! …Но частица здравого смысла В этой шутке все-таки есть: Ведь мальчишка, Согнувшись под сводом, Упираясь плечом в раскос, Держит тысячи тонн породы Деловито, Честно, Всерьез! 1960 НЕ СЕТУЙ, ДРУГ… Поэту Н. Якушеву Не сетуй, друг, что в жизни много Волнений было и тревог. Что шли мы трудною дорогой И даже вовсе без дорог. И не беда, что ночью вьюга Сиреной нас звала во мглу. Что часто для могилы друга Мы рвали гулкую скалу. Что не вместить анкетам строгим В лицо хлеставшую пургу. Что биографий наших строки Легли как рельсы сквозь тайгу. Не сетуй, друг, что не однажды Ты был жестоко жизнью бит. Что наши глотки, словно жажда, Сушила ярость от обид. Пусть нам завидуют счастливцы, Кто жил легко, писал легко. Кто книги сочинял в столице, Не уезжая далеко. Идя вперед, За счастье споря, Мы были к трудностям глухи. Всю нашу боль, Все наше горе Мы переплавили в стихи. 1960 ПОЖАРЫ Века проходили. Дрожали Осины у балки степной… Пожары, Пожары, Пожары Терзали мой город родной!.. Блестящими саблями вспорот Над ветхими кровлями мрак. Пылает бревенчатый город. Скотина ревет во дворах. Пылает Тайницкая башня. В реке головешки шипят. Звучит одиноко и страшно, Уносится в степи набат. Умчались татарские кони, На гарях поднялись леса… Молясь чудотворной иконе, Творят мужики чудеса. И снова над желтым обрывом, Как в сказке, Огнем не сожжен, Стоит городок горделиво, Добротной стеной окружен. В дозоре врага проворонишь — С булатом схлестнется булат. И вновь Полыхает Воронеж, Удушливым дымом объят… 1960 * * * В обрушенном старом окопе, В оплывах намокшей земли Нашли наконечники копий И ржавые гильзы нашли. Легли на ладонь человека И были на миг сведены Железо десятого века С железом последней войны. Стрелу или пулю обреза, Литое ядро с корабля — Земля Принимала железо, И тяжко вздыхала земля. Молчала. Но каждое лето, Когда наступают дожди, Оттенками ржавого цвета Земля зацветает. Гляди — Ржавеют луга и дубравы. Колюч, как железо, бурьян. Качаются бурые травы У вырытых бомбами ям. Проносится ветер со свистом. И в роще, черны и грубы, Железные ржавые листья Устало роняют дубы. 1960 ЛИСЕНОК Привезу тебе лисенка, До апреля подожди. Отвяжу с мешка тесемку: — Ну-ка, рыжий, выходи! Выйдет робкий несмышленыш, Головастый и смешной, Лисий маленький детеныш, Черноглазый зверь лесной. Будет фыркать он спросонок. Скажут все наперебой: — У Ларисы есть лисенок, Не игрушечный — живой! У Ларисы — носик лисий, Золотистая коса, И поэтому Лариса Не Лариса, а — лиса! 1960 ЛИСИЦА Над кроватью — рога оленьи, Древний дедовский самопал. Я в лесное твое селенье Словно в сказочный мир попал. Дятлы щелкают деловито, Просыпаются — чуть заря. Возле берега на ракитах Сохнут мокрые вентеря. А вокруг — смоляные дали. На сто верст вокруг — Все леса!.. По оврагу в седьмом квартале Ходит огненная лиса. Воздух нюхает черным носом, Прячет в нору своих детей. Пахнет рыбою по откосам От намокших в реке сетей. Как лисята, рыжеют листья, Мягко падают на крыльцо… Знаешь, есть в тебе что-то лисье. Может, эти глаза с хитрецой?.. Улечу я на самолете, На скрипучем, старом «По-2». Всхлипнут кулики на болоте, И застынут в горле слова. Долго будут потом мне сниться Ленты желтые в волосах, Злые огненные лисицы В непонятных твоих глазах. 1961 ХЛЕБ Б. Ручьеву Нет, в нем не попадались ости, В нем не горчила лебеда. Он не был ни сырым, ни черствым — Тот хлеб хорошим был всегда. Одно лишь свойство отличало Тот хлеб от хлеба лучших дней: Его всегда недоставало В суровой юности моей. Он связан был с тяжелой нормой, С делянкой дальней и глухой, С покрытой инеем платформой, С гудящей дымною тайгой. Та связь была простой и грозной… Под крики «бойся!», брань и смех Деревья в воздухе морозном Со стоном падали на снег. Та связь, наверное, издревле Была началом всех начал: Кто больше в день валил деревьев, Тот больше хлеба получал. Я все забыл… Ожоги ветра. Друзей угрюмых имена. А норма — двадцать кубометров, — Доныне помнится она… В барак входили в клубах пара, Ногами топая в сенях, И сразу падали на нары, Тяжелых валенок не сняв. А хлеб несли из хлеборезки. Был очень точно взвешен он. И каждый маленький довесок Был щепкой к пайке прикреплен. О, горечь той обиды черной, Когда порой по вечерам Не сделавшим дневную норму Давали хлеба двести грамм! Прошли года… Теперь, быть может, Жесток тот принцип и нелеп. Но сердце до сих пор тревожит Прямая связь: Работа — хлеб. 1961