Лгунья

— Не передумала? – спросил он, закладывая такой крутой вираж прямо перед утесом, что я зажмурилась. – Твое намерение уехать именно завтра все еще в силе?

— Это необходимо, – сказала я.

Он покачал головой. Дорога шла под гору.

— Чего хотели полицейские? – спросил он.

— Разве tante Матильда не объяснила? – полюбопытствовала я.

— Сказала, что тебе вернули паспорт.

— Нуда. – Мне было интересно услышать ее версию события – что она ему рассказала, о чем умолчала. – Вернули.

Его насмешила моя глупая непрактичность.

— Ну, хорошо, тогда объясни мне, каким образом ты собиралась добираться до Англии без паспорта?

— Ай, – беспечно бросила я, – заехала бы по пути да забрала его. Они мне просто время сэкономили.

— И чего им приспичило так спешить, – проворчал он. Впереди на дороге показался трактор. Дядя Ксавье резко затормозил и придержал меня рукой, чтобы я не врезалась в стекло. Честно говоря, я бы предпочла, чтобы он обе руки держал на руле. Затем я отвернулась, глядя в окно, на скалы, высившиеся вдоль дороги, чтобы он не видел моего лица.

Городок был увешан флагами. Для них через улицы были протянуты веревки – от водосточных труб к балконам. Деревья украшала иллюминация. Пока дядя Ксавье был на заседании, я наблюдала за рабочими, сооружавшими на площади помост для танцев. Электрик подсоединял усилитель к сети и проверял уровень звука. Начали прибывать машины с прикрепленными на крышах гоночными велосипедами. Когда дядя Ксавье и остальные члены комитета покинули сумрачную комнатушку позади кафе – там проходило их заседание с выпивкой и закусками, – обсуждение вопроса, где хранить всю пиротехнику, приготовленную для праздничного фейерверка, было в самом разгаре. Дядя Ксавье подхватил меня под локоть и потащил через площадь.

— Пусть сами решают, – сказал он. – С меня довольно.

Мы снова направились к «Отелю де Фалэз» и сели за тот же столик, что и в прошлый раз. Может, дядя Ксавье испытывал какую-то сентиментальную привязанность именно к этому месту, а может, просто всегда здесь сидел.

Так о чем же мы беседовали во время нашего последнего обеда? Не помню. Меня мучило только одно: что начиная с завтрашнего дня я больше его не увижу.

Помню, он много смеялся, как будто я говорила что-то невероятно смешное или умное, чего в принципе быть не могло, я никогда не была в этом сильна, хотя мне нравилось, что он всем своим видом пытается уверить меня в обратном. Он заставил меня съесть десерт.

— Давай, давай, – настаивал он. – Тебе же нравится сладкое. Выбирай. Ну, что ты будешь?

В конце концов, я сдалась и взяла mousse aux prunes [91] . потому что не хотела, чтобы этот обед закончился. Я ела его очень медленно. Брала по

чуть–чуть и долго держала на кончике ложки, ощущая, как тают последние минуты моего пребывания в роли его обожаемой Мари–Кристин, которую так неразумно балует дядюшка. Завтра он будет меня презирать. Завтра он узнает, как незаслуженно я пользовалась его любовью. Завтра я начну все с начала, с чистого листа бумаги, еще не ведая, что за история будет в него вписана.

91

Мусс с черносливом (фр.).

Он заказал кофе. По негласному взаимному договору мы оба дожидались, пока он остынет, а потом пили потихоньку, словно он еще слишком горячий.

— Может, еще по чашечке? – спросила я в отчаянии, но нам так и не удалось его заказать. Член комитета поспешно вошел в зал с мегафоном в руке. Им срочно понадобился дядя Ксавье. Вот–вот начнется велогонка.

Народу на площади было видимо–невидимо. Дети облепили центральный фонтан и ограды. Велосипедисты в изящных красно–зеленых костюмах заполонили площадь, как стая птиц. Человек с мегафоном сунул мне стартовый пистолет.

— Это мне? – поразилась я.

— Конечно, тебе, – сказал дядя Ксавье. – Кому ж еще объявлять старт? – Он выхватил мегафон из рук молодого человека и провозгласил на весь город: – Моя племянница Мари–Кристин. – Раздались одобряющие аплодисменты. Я помахала рукой и улыбнулась, словно всю жизнь только и делала, что давала залп из стартового пистолета. Я подняла его в небо и выстрелила. Велосипедисты сорвались с места, как стайка испуганных скворцов.

К вечеру, после того, как я вручила награды победителям гонки, и уже вовсю шло соревнование по игре в боулинг, и толпа так запрудила площадь, что яблоку негде было упасть, Франсуаза тронула меня за рукав.

— Мы едем на часок домой. Переодеться, – сказала она.

Я и не знала, что она тоже здесь. Весь день мы не виделись.

— Во что переодеться? – не поняла я.

— Для танцев.

— А джинсы не подойдут?

— Нельзя же на танцы идти в джинсах.

Мне не хотелось бросать дядю Ксавье, но напоследок нужно было уделить внимание и Франсуазе.

Ксавье стоял у края площадки, где разыгрывался финал игры в боулинг, – болел, подбадривал и давал советы. Прямо слезы на глаза наворачивались, когда я на него смотрела.

— Я съезжу домой вместе со всеми, – сказала я, – переодеться.

— Зачем тебе переодеваться?

— Чтобы быть красивой.

Он расхохотался.

— Но чтоб одна нога здесь, другая там, – велел он.

Я сидела позади Селесты, которая вела «ситроен». T`ante Матильда располоясилась на переднем сиденье. Я рассчитывала, как только попадем домой, выкроить минутку, чтобы поговорить с ней наедине. Селеста, которой наскучили провинциальные развлечения, раздраженно ворчала.

— Не понимаю, почему бы не продать поместье, – жаловалась она. – Покупателей-то хоть отбавляй. Купили бы небольшую виллу с бассейном неподалеку от Парижа.

— Если хочешь в Париж, Селеста, – сказала tante Матильда, – то тебя ведь никто не держит, поступай как душе угодно.

— А на что мне жить? – взорвалась Селеста. – Какую работу я найду, когда у меня на руках трое детей?

Я прикусила язычок.

— Меня уже от всего тошнит, – ныла она. – Даже не представляете, как мне это надоело. Мари–Кристин – единственная из вас, кто знает, что значит быть заживо похороненной в этой конюшне, когда привык к большим городам, к столичной жизни.

Я сильно сомневалась, что жизнь на Бирчвуд–роуд в Хэнли можно сравнить со столичной, посему промолчала.

— А мне показалось, Мари–Кристин было сегодня весело, – возразила tante Матильда.

— Точно, – сказала я.

— Да, но только потому, что она у нас была звездой, – бормотала Селеста, будто меня здесь не было. – Вечно она в центре внимания. Дядя Ксавье хвастается ею направо и налево. Она-то всегда поступает правильно, так ведь? – она повысила голос. – Не обижайся, Мари–Кристин, но это правда.