Лиловые люпины
Шрифт:
Хотя никаких решительных запрещений Лорка и не передала, 9–I, в массе всегда стремившийся быть сознательным, действительно, не стал обсуждать подробностей вечера, нарядов и провожаний. Кинна, не побоявшись сесть со мной на англязе (она ведь внутренне уже не была здешней!), ничего не шепнула мне о том, как ее провожал вчера оленястый. Я вспомнила, что накануне поклялась себе рассказать ей о Юрке, но, уловив ее замкнутость, раздумала. Да и в каких словах могла бы я передать ей свои вчерашние приключения, колебания, нежданную встречу с Юркой и, главное, скамейку перед Зоопарком, эти поцелуи, это неотступное жжение МОЕГО? Даже любовные переживания героев «Межпланки» были перед этим куда проще и скромнее. Я решила еще повременить.
Молчание класса о минувшем бале с лихвой компенсировала сама Тома.
Едва
— Хотя, ов коз, не стоило бы на фоне оугромных и печальных государственных соубытий придавать значение вашему очередному проумаху, найн-фёрст клэсс, не могу не высказать (высказачь) вам своего воузмущения, гёлз. Не я ли, как ваша воспитательница, провела с клэссом специальную беседу, как следует оудеться и как вести себя на вечере! Но вы, — взвыла Тома, произнося это как «уы», что походило на классическое «увы», — но уы пропустили мои соуветы битвин, между, вашими ушами! И уот — результаты!..
Тома сделала паузу, расправляя складки бордовой юбки, и «найн-фёрст клэсс» зачарованно притих: развлечение предстояло неслыханное, наверное, и с рассказом, и с показом. Все, не отрываясь, глядели на маленькую золотую ящерку, сбегавшую вниз головой с верхнего этажа Томиных жиров, обтянутых бирюзовым джемпером, на нижний, покоившийся под приуготовляемой свекольной юбкой.
— И уот, — повторила Тома, — эта Файн Жанна, явившаяся на вечер этакой майской барышней, без рукавов и с коураллами ов ее прабабушка. Эта Бываева Лора, за которую мне особенно боуль-но, как за свою лучшую ученицу, в ее переливающейся тельняшке, элайк, подобно, списанному с корабля матроусу. Эта двоечница Блиноува Клава, оудетая без вкуса в грин энд рэд, в зеленое с красным…
Последовали язвительные описания почти всех их; я, оказалось, многого и не заметила. Неотмеченным осталось лишь одеяние Пожар, которая заслуживала и титула «майской барышни», и упрека в безвкусии за свое вызывающе уляпанное розами платье. На каждую из называемых оборачивались все, как бы добавляя к увесистому Томиному гвоздю мелкие гвоздочки своих взглядов.
— А эта Иванкоувич Инна, в нетерпении сама броусающаяся приглашать своего кавалера, который и не думал к ней подходить! Иванкович, правда, была одета со вкусом, но это не извиняет ее поуведения! Это значит потерять и девичью гордоусть, и женское доустоинство!
— Было объявлено дамское танго, Тамара Николаевна! — осмелилась напомнить с места я.
И зря осмелилась. Тома тотчас закрутилась волчком, развевая юбку и пыхтя:
— И ов коз, ов коз, май гёлз, Плешкоува, ослепительная Плешкоува Ника, которая не позволит нам забыть (забычь) о себе! Она так распустила подол, что оуткровенно оубнимала им брюки партнера, И В УПОУЕНИИ ПРОМЧАЛАСЬ В УИХРЕ ВАЛЬСА МИМО УЧИТЕЛЬСКОЙ, СО СВЕРКАЮЩИМИ ЛЯЖКАМИ И С ГРАЦИЕЙ МОУЛОДОГО СЛОНА, И ЭТО ПЕРЕД ТАКИМ ДНЕМ!
Что за комиссия, создатель?
Все они прогрохотали над «грацией моулодого слона» пол-англяза. Лишь во второй половине урока Томе удалось унять «непристоуйный сегодня хоухот», прочесть вслух кусок труднейшего англязного текста для «поустановки произношения» и напомнить, что завтра она как следует «поугоняет клэсс» по внешкольному чтению, чего я не боялась, зная наизусть почти всю нашу адапташку «Ярмарки».
Но на перемене, пока мы перебирались со второго этажа на четвертый, в химкаб на химию, мое вчерашнее королевствование на балу отлилось мне в полной мере. В меня тыкали пальцами и заливались: «Молодой слон! Сверкающие ляжки!» Словно какой-то милиционеррегулировщик щедро открыл им движение: вчера на танцах ведь ни одна не была столь распотешена моими блестками и неуклюжестью. А сейчас даже сдержанная Валька Изотова, поднимаясь за мною по лестнице, подгоняла меня сзади бронзовыми ядрами: «Шевелись// ты// грация// молодого слона!» Я еще не подозревала, что эта кличка пристанет ко мне до конца школы. Малодушно, как вчера, я радовалась, что так и не сказала Кинне о Юрке. Вдруг бы ей вздумалось для смеху поведать соседям о Томином разборе вечера?.. Сама-то она предусмотрительно помалкивает про оленястого!
Когда учительница
химии Галина Сергеевна начала преподавать нам свой предмет в 8–I, у нашего балласта (в том числе и у меня) возникли надежды выправиться, заработать себе новую репутацию на только что введенном предмете, расположить к себе новую училку. Скорее всего, надежды привязать нас к себе воодушевляли поначалу и ее. Тощенькая, желтолицая, сутулая, с короткой седой стрижкой, она в молодости во время опыта брызнула себе в глаза каким-то едким веществом и с тех пор, безостановочно, мелко-мелко и часто-часто мигая, так и не смогла промигаться всю жизнь. От этого она казалась подслеповато-добродушной, тем более что сразу приняла с нами не то что добрый, а перенасыщенно-сладкий тон. Звала она нас только «девоньки» и во все названия химэлементов и химприборов вставляла ласковенькие уменьшительные суффиксы.«Реторточки», «штативчики» и «лакмусовенькие бумажечки» так из нее и сыпались. Не говоря уж об успевающих девах, балласт преданно, честно, усваивающе глядел в глаза милой старушке «Мигалке», пока не понял, что химия в ее изложении — предмет скучнейший, что за мигающей подслеповатостью кроется чрезмерная и въедливая зоркость, а за сладкими суффиксами — беспощадно карающие пары и, чуть что, оперативное доносительство Томе или даже самой МАХе. Тогда она из Мигалки была переведена в Химозы за мимозный цвет лица, а впоследствии и в Химеры за истинный смысл своей сладостности и в память жутких химер собора Парижской Богоматери, описанных у Гюго.
Химера вызвала меня к доске следующим образом:
— А сейчас, девоньки, к доске у нас с вами пойдет Плешкова Ника. Она хорошенечко, коротенечко расскажет нам с вами, как образуется солька сернокислого натра, как ее получают в промышленности, и напишет нам уравненьице этой реакции.
Я взобралась на возвышение, к доске. «Коротенечко» не вышло — наоборот, получилось длинно, ибо, не имея представления, как промышленность добывает сернокислый натрий и для чего он нужен, я вдалась в пространное и общее восхваление опять же общей мощи нашей химпромышленности. Где-то, как-то и зачем-то существовали некие, многократно поминаемые мной, «гигантские емкости», в которых тонны некой щелочи смешивались с тоннами некой кислоты, ЕДИНСТВЕННО ПРАВИЛЬНО образуя ЕДИНСТВЕННО ХИМИЧЕСКИ ЧИСТЫЙ искомый продукт, некую соль. Хоть и не коротенечко, но, вероятно, шло хорошенечко, потому что Химера, мигая, кивала: это ее удовлетворяло, «подвешенность языка» вывозила меня. Теперь следовало изобразить на доске уравнение реакции. Тут в дело полагалось вступить «лошадиной памяти», и она лошадисто и дубовато вступила. Штука в том, что я совершенно не понимала смысла реакций, не разбиралась во взаимоотношениях валентностей и вытеснения молекул, — формулы веществ и уравнения реакций запоминала прямо перед уроком с учебника, целиком, как есть. Так я и стала писать, прямо начиная с уравнивающей двойки коэффициента, о которой, по сути, еще не должна была знать, не дописав уравнения до конца:
2NaOH + H2SO4 = Na2SO4 + 2Н2О
Уравнение я написала безукоризненно верно, понимая в нем меж тем одну только формулу МОЕЙ, запомненную еще по бабушкиному присловью: «Сапоги мои того, пропускают аш-два о». Но едва я без раздумий вывела двойку уравнивающего коэффициента перед первой формулой, «натрий о аш», Химера недоумевающе хмыкнула у меня за спиной, а когда я добралась до конца и столь же лихо снабдила коэффициентной двойкой «аш-два о», спросила:
— Как же это ты, девонька, еще не дописавши нам уравнения, уже проставляешь коэффициентики? Как-то странненько. Сначала пишут одни формулки слагаемых, а потом считают в уме и уравнивают обе части коэффициентиками. Ну-ка, ну-ка, девонька, что это у тебя за формулка? — Она указала на «аш-два эс о-четыре». Я молчала, не ведая. В классе вскинулось несколько рьяных рук, но Химера не уступила удовольствия никому и продолжила: — Ты, стало быть, и сама не знаешь? Понятно. А ведь это формула серненькой кислоты, которая, по твоим словам, тысячами тонночек смешивается — с чем? — Она ткнула пальцем в «натрий о аш». — Молчишь, девонька? Еще понятнее. Не узнаешь формулу каустика?