Лиса в курятнике
Шрифт:
Женщина закивала.
– Здесь обойдем... ни к чему нам лишний раз на глаза попадаться...
...а то мало ли, вдруг да взгляд благородной особы оскорбится.
– ...и тропиночкой... сын, стало быть?
– Единственный, - вздохнула женщина, прижимая ридикюльчик к груди.
– Батюшка нас оставил... теперь вот маюсь... когда б не Лешечек, точно в монастырь бы ушла...
– К чему вам в монастырь?
– удивилась Лизавета. Никогда-то ей, любящей жизнь, не было понятно это вот стремление укрыться от мира.
– Людям служить...
– Так по-разному служить можно, -
– Сходите в городскую лечебницу, им всегда свободные руки нужны.
– Я не умею...
– Научат. Там не сложно... главное, желание. Или вот еще... школ много, а учить грамоте некому. Вам за это и платить будут...
...сущие гроши, но все же... и тетушке учить нравилось. Сперва она тоже не больно-то хотела идти, приговаривая, что чему она научить способна? А после втянулась. Почувствовала себя нужной и вовсе не такой уж беспомощной, как самой представлялось...
– Куда это вы собрались?
– поинтересовался уже знакомый писарь, выбираясь из кустов. А Лизавета в очередной раз подивилась, во-первых, его вездесущести, а во-вторых, престранной привычке местного люда игнорировать дорожки.
Для них же проложены.
А он кусты ломает. Им, между прочим, неприятно.
– К выходу, - честно ответила Лизавета и новую знакомую под руку взяла. А то еще перепугается, чиновники на обычный люд воздействие оказывают парализующее, что волю, что разум.
– Решили удалиться, окончания конкурса не дожидаясь?
– Решила помочь, - чем-то сей господин, который в серости своей казался еще более унылым, нежели большинство его собратьев по чину, раздражал Лизавету.
– Если позволите...
– Позволю, отчего ж не позволить... но вы не в ту сторону идете...
– чиновник поправил очочки.
– И если уж на то пошло, то вам бы вернуться, барышня... а то ж время...
Он часы вытащил.
Преотменнейшие, подобные Лизавета видела в мастерской, куда батюшкины носила, пытаясь заложить...
...за батюшкины ей предложили пятнадцать рублей, и то сироту жалеючи, а вот подобные этим стоили двести пятьдесят семь. Она точно запомнила.
И откуда у обыкновенного писаря подобное богатство?
Он же по стеклышку пальчиком постучал и ручку скрутил бубликом, предлагая почтенной вдове. А та, помаявшись, ручку приняла, только зарделась слегка.
– Идите, идите, - писарь махнул рукой.
– А то опять опоздаете...
А он откуда...
...когда рыжая скрылась за поворотом, Димитрий позволил себе скинуть маску. Не полностью, нет, но спина распрямилась, плечи расправились и дурной пиджачишко затрещал, предупреждая, что не стоит вовсе уж из образа выходить.
– И позволено ли мне будет узнать, что это означает?
– осведомился он, глядя на спутницу свою строго. А та лишь отмахнулась: мол, что вы к слабой женщине прицепились.
– Устала я сидеть... тоскливо...
– А если кто узнает?
– произнес Димитрий с упреком.
– Кого? Анастасию Павловну? Узнают всенепременно...
сын у нее тут служит, она к нему каждый месяц наведывается. В этом вот прихворнула, так не страдать же мальчику без солений...– Я серьезно...
– Дорогой, неужели полагаешь, что моих сил не хватит на такую малость, как смена обличья? Поверь, даже если встречусь я с мальчиком, он матушку свою во мне признает...
– Морочишь?
– Не без того. Но люди и сами морочиться рады.
Пара добралась до арки из плюща и падуба. Красные ягодки поблескивали в темном глянце листьев, будто кто-то бросил горсть ярких бусин.
– Зачем?
– Хотелось своими глазами взглянуть... знаешь, она восьмая, к кому я подошла...
– И?
– И первая, кто согласился помочь...
– Их больше сотни, - проворчал Димитрий, испытывая не то, чтобы гордость, но всяко чувство странное, несколько непривычное.
– Так и я ведь не одна. Аннушке это тоже показалось забавным, а найти помощниц... здесь любят игры.
В этом Димитрий не сомневался.
– И что теперь?
– Теперь... не знаю. Посмотрим, но... конкурс - на то и конкурс, чтобы были и проигравшие, с кого-то да надо начинать. А ты здесь что делаешь?
– Да...
– признаться, что просто прогуливался, было как-то неловко. Дел у него множество превеликое, а он прогуливается, будто бездельник дворцовый. Того и гляди сонеты писать начнет.
А может, и вправду?
В отставку и сонеты...
Луна, глаза, слеза и роза, и что там еще, может, какая мимоза. Очарованье ночи... главное, потренироваться, а там уж стих пойдет. А то навалилось... вот-вот должен был прибыть Кульжицкий, отец покойной, с которым беседа предстояла непростая. Там и Тарушкевич, с ним тоже поговорить следовало, и тягостно, и перепоручить неприятное дело некому...
Стрежницкий опять же, зараза белобрысая... не мог не подставиться... и вот теперь валяется, пытаясь справиться с неизвестною отравой. Лешек, конечно, помог, но и он не всесилен. Что сумел, то сделал, только поздно позвали...
...а промедли еще с четверть часа, так и вовсе пользы не было бы.
Хитрый яд.
Как попал? С отравленною пулей? Иначе и не объяснишь... а звучит, как бред из грошового романчика, до которого прислуга так охоча... но свезло Стрежницкому, иначе и не скажешь... целитель сперва не заметил, а когда уже заметил, то...
...и главное, рыжая там опять отметилась.
[1] Придворная дама, которой дозволялось носить на груди портрет императрицы как знак принадлежности к ее двору.
Глава 22
Глава 22
Лизавета успела до того, как часы в Дворцовой башне пробили полдень. А из беседки появилась Анна Павловна с книжицей в руках.
– Прошу, барышни, - она указала на столы, на которых уже успели навести порядок.
– Будьте столь любезны представить нам результат своей работы... не спешите, места хватит всем.
Последнее было произнесено с явною насмешкой.
Лизавета вздохнула.