Лишь одна музыка

— О боже... — говорит она. — Давай немедленно перестанем! Давай перестанем!

Я слышу кого-то на лестнице. Мы отпрыгиваем друг от друга и погружаемся в путеводитель и панели на потолке, где разные фигуры святых занимаются своими святыми делами.

Старик поднимается неуклюже и медленно вверх по ступеням, холодно оглядывает нас и спускается обратно, не говоря ни слова. Вряд ли он мог знать, чем мы были заняты, но его появления достаточно, чтобы нас приструнить.

Внизу мы бросаем последний взгляд на картины. Скамейки теперь заполнены по крайней мере сотней безудержно болтающих школьников.

Мы входим в соседнюю комнату, что-то вроде ризницы, где видим чаши, одеяния, трех мадонн с младенцами и сине-белый экран видеонаблюдения, на котором застыла скамейка, где мы только что сидели.

— Пошли отсюда скорее, — говорит Джулия, ее лицо полно ужаса, щеки красны от стыда; старика нигде не видно.

Мы быстро уходим, идем через мостик; потом, глубоко в лабиринте улиц, она говорит:

— Это ужасно, ужасно...

— Ну ладно, Джулия...

— Это так пошло...

— Ну, это старик, выполняющий свою работу.

— Мне плохо от всего этого... — Она начинает рыдать.

— Джулия, пожалуйста, не плачь.

— О Майкл...

Я притягиваю ее к себе: она не сопротивляется, хоть я и боялся обратного.

— Почему ты меня бросил тогда? Это не может продолжаться. Я это ненавижу... и теперь у Чиприани... Джеймс там останавливался однажды...

Я понимаю отдельные слова, сам говорю что-то невнятное, но главное, просто жду, когда она перестанет всхлипывать.

Мы идем к воде.

— Как я выгляжу? — спрашивает она, прежде чем войти в холл отеля.

— Ужасно.

— Я так и думала.

— Нет-нет. Ты, как всегда, прекрасна, — говорю я, заправляя за ухо ее выбившуюся прядь. — Я буду ждать тебя здесь в три тридцать. Не грусти. Мы оба на взводе, вот и все.

Но это жалкая отговорка. Я знаю — все гораздо сложнее. Что-то сломалось. Маленькая коричневая лодка пыхтит через большую воду. Вдалеке появляется громадный белый лайнер. Чистое голубое небо, оживленная голубая лагуна: чтобы отвлечься от того, что случилось, я стараюсь запечатлеть эту сцену в памяти, написать каждый элемент, будто некий поздний Каналетто: круизный лайнер, паром с автомобилями, водное такси, полицейский катер, пара вапоретто, маленькая плоская лодка вроде баржи. Но без толку; эти мысли не победить. Я пытаюсь представить мою жизнь без Джулии. Ухожу прочь от воды, пересекаю площадь, бреду узкими вьющимися улицами.

Я стою на мосту через боковой канал и смотрю на пристань, ее голубые с золотыми полосками столбы. Водные ворота в Оперу: куски перекрученного металла, деревянные рейки, обуглившиеся двери, заржавевшая птица. На черных стенах граффити декларирует: «Ti amo. Patrizia». Этот феникс, однажды уже сгоревший, на сей раз не возродился. Но ведь то, что было так глупо, так стремительно, за такое короткое время потеряно, может быть и найдено, переделано, снова возвращено к жизни.

6.10

Я увидел маленькую синюю фарфоровую лягушку — и купил для нее. В полчетвертого мы встречаемся, где расстались. Джулия выглядит спокойнее. Мы едем на остров Мурано, где едим гадкое абрикосовое мороженое и посещаем магазин, полный кошмарных стеклянных изделий. Она говорит мне, что по-итальянски корь называется morbillo — милый факт. Я предлагаю купить рюкзак фирмы «Инвикта» для Люка. Тогда ни с того ни с сего она говорит мне, что ее подруга разрешила мне остаться в квартире после ее отъезда — во вторник.

— Вторник? — говорю я, побледнев. — Почему так рано?

Никакие мои слова ее не переубеждают. И теперь она говорит, что не сможет прийти на сегодняшний концерт. Почему, спрашивается? Дело в самом палаццо? В потолочных херувимах? В моих коллегах по квартету? Она мотает головой, не отвечая. Она должна послать факс по пути домой. Она рано ляжет.

Я безжалостно рассказываю ей про звуки Венеции, и ее лицо белеет, хотя она ничего не говорит. Я любовно описываю их. Как она может покинуть меня во вторник? Как? Как? Значит, у нас здесь всего четыре дня? И сегодня второй из них.

Во время концерта моя рука безупречно двигается по грифу. Гайдн и Мендельсон исправно создаются в процессе. Выступлению аплодируют; мы исполняем на бис часть из квартета Верди, заранее заказанную миссис Вессен. Граф Традонико и его графиня искусно играют хозяев, внимательные ко всем, знакомым и незнакомым; их обаяние безмятежно и профессионально. Между гостей угрюмо курсирует скульптор, неприветливый брат графа. Я хочу с ним поговорить, но неожиданно теряю всякое желание. У меня не получается соединить сплетни из бара на Джудекке с тем, что я здесь вижу, или соединить хоть что-то с чем-то.

Пятнадцатилетняя Тереза улыбается нам, особенно Билли, ее любимцу. Моросит, и никто не выходит через мостик в сад. Просекко и бутерброды поглощаются в комнате со свисающими с потолка серо-золотыми младенцами; вечеринка успешно гомонит. Миссис Вессен громка в своих излияниях. Какое облегчение никого не знать, не быть душой общества. Я почти не говорю с моими коллегами из «Маджоре», мы только назначаем время репетиций для двух других концертов в Венеции. Я отбываю на Сант-Элену.

Я слишком много выпил просекко; не сомневаюсь, что она почувствует этот запах на моей коже. По пути к вапоретто я останавливаюсь в баре, чтобы протрезветь, и пью еще немного — на сей раз крепкую граппу. Я становлюсь дружелюбен, многословен, не заботясь о понимании. Обнаруживаю, что уже за полночь.

Ночью вапоретто словно крадется по темной воде, нужно его не пропустить.

Свет не пробивается через ставни. Я могу шуметь в квартире, но не могу зажигать свет, потому что она спит и это может разрушить ее сны. Раздеваюсь и ложусь рядом с ней. И в ночи, несмотря на все трещины, прошедшие между нами днем, мы неосознанно придвигаемся, чтобы обнять друг друга. Или так я предполагаю, раз мы просыпаемся в этой позе.

6.11

Звонит будильник. Кажется, я совсем не спал.

Я смотрю на стрелки часов, говорящие: 5:00.

Она, конечно, по-прежнему спит. Но если она поставила будильник на этот дикий час, значит она хотела, чтобы я ее разбудил.

Я нежно бужу ее, целую ее веки. Она немного жалуется. Я чуть-чуть щекочу ее пятки.

— Дай мне поспать, — говорит она.

Я зажигаю свет. Она открывает глаза.

— Ты знаешь, который час? — спрашиваю я.

— Нет... О, я так хочу спать.

— Почему ты поставила будильник на пять?

— А, да, — зевает она. — Я не хотела пропустить восход солнца.