Листопад

— Был обязан, когда у нас имелась своя держава, а теперь ее нет, значит, и служить некому, — возразила старику Смиляна.

— Как это нет у нас державы? Куда же она делась?

— В Англию подалась, вот куда!

— Если король уехал в Англию, это не значит, что у нас больше не стало государства. Держава — это народ, а не король. Народ же должен сам себя защищать. Так ведется испокон веков. И всегда было так, что мужчины воюют, а женщины ведут хозяйство. Теперь все стало шиворот-навыворот. Это непорядок. Поэтому я и говорю: пусть мои сыновья воюют, я им мешать не стану. И вам скажу: не имею права просить у комиссара того, что вы хотите.

Женщины сразу угомонились. Ни у кого не нашлось смелости возразить старику. Сербки уважают мужскую седину, глубокие морщины и веское мужское слово, особенно слово. Вообще мужчина для сербки — авторитет. Так уж повелось исстари.

— Допустим, комиссар послушается ваших глупых советов и отпустит ваших мужей по домам, — сердито продолжал старик. — Что вы будете с ними делать? Где спрячете их от четников и немцев? Всем ведь известно, где они были. А сейчас и не за такие дела рубят сербские головы.

— Они и нас перебьют, если мы вернемся домой, — сказала женщина в желтом кожухе.

— Это как бог даст. Ваша вина невелика. Вы ни в кого не стреляли, а убежали из села, потому что его сожгли. — Старик помолчал немного. Его брови почти сомкнулись на переносице, глаза смотрели строго. — То, что мы делаем сейчас, — непорядок. Мы мешаем нашему войску. Без нас им было бы легче воевать, да и вражеской нечисти они уничтожили бы больше. Для любой армии такой обоз, как наш, смерти подобен. А для нашей в ее нынешнем состоянии — тем более. Этой ночью я говорил со своими сынами, да и с вашими мужьями тоже. Большинство за то, чтобы мы развязали отряду руки. Поэтому я решил вернуться домой. И вам советую поступить так же. Надо подождать денек-другой, укрыться пока в местных деревнях, а потом отправляться назад, к себе, дети мои. Вот вам мое слово, а поступайте так, как сами считаете нужным.

Все молчали, словно в молчании можно было найти спасение. Со стариком никто не спорил, хотя мало кто был с ним согласен. Тишина держалась несколько минут, затем снова поднялся гам. К этому времени подошли бойцы из резерва отряда, они быстро вытащили застрявшую повозку, которая, не ожидая остальных, двинулась дальше, к Космаю. Несколько женщин повернули свои повозки назад, в деревню. Пять-шесть других женщин, в основном девушки, еще не обремененные ни семейными обязанностями, ни детьми, побросали свои узлы с пожитками и пошли с партизанами. Женщина с младенцем за спиной села на обочину и запричитала без слез, выражая накипевшую боль и тоску. Комиссару она сказала, что будет сидеть здесь, пока не умрет, и что он ответит перед богом за ее смерть. Несколько старух, одетых во все черное, затянули жалобную песню, словно на похоронах.

После полудня четники усилили атаки. Наступая с нескольких сторон, они вынудили партизан отходить и вскоре заняли полсела. Стреляли повсюду. С колокольни непрестанно вел огонь пулемет партизан. Комиссар видел, как он посек группу четников, попытавшихся прорваться к центру. Одновременно комиссар обнаружил, что с другой стороны приближается новая группа вражеских солдат. Сколотив из связных, обозных, остатков штаба и резерва группу, комиссар устроил засаду и ударил по четникам с фланга. Ему на помощь неожиданно пришли бойцы «крестьянской роты». Четники, застигнутые врасплох, разбежались, оставляя на снегу убитых и раненых.

Когда четники выдохлись и затихли, комиссар приказал захоронить погибших бойцов: партизан даже мертвым не должен попадать в плен. Бойцы торопливо рыли могилу. Каждую минуту можно было ожидать новой атаки, но на сей раз четники почему-то медлили. Партизаны, не теряя времени, восстанавливали в своих рядах порядок, оборудовали новые позиции, словом, собирались с силами.

Между тем приближался спасительный вечер. Комиссар очень рассчитывал на него. Уставший и грязный, он прислонился к какому-то забору и на прикладе карабина писал распоряжения командирам рот. Около него сидели и лежали связные в ожидании приказаний. Отправив последнего связного, комиссар направился к небольшому ветхому домишке, куда снесли раненых. Вдруг он остановился как вкопанный: прямо на него шел Лабуд. От нахлынувшей радости у комиссара захватило дух. В пылу боя он совсем забыл про группу Лабуда.

Лабуда было трудно узнать. За одну ночь он постарел на несколько лет. На лбу и под глазами появились морщины, щеки ввалились, подбородок заострился, нос вытянулся, на заросшем, небритом лице стал заметнее рубец от старой раны. Но глаза у Лабуда были веселыми. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Товарищ комиссар, — начал Лабуд усталым, сиплым голосом, — приказание Окружного комитета партии выполнено. Виадук больше не существует.

— Слышали, все слышали! — Комиссар крепко обнял Лабуда. — Спасибо вам всем. Мы очень о вас беспокоились.

— Сделали все, что было в наших силах.

Шумадинец хотел было что-то спросить, но передумал и промолчал. Однако Лабуд понял его.

— Ничего не поделаешь, на войне без жертв не обходится, — печально сказал он. — Синиша Маркович погиб на самом виадуке, а Марича потеряли уже на обратном пути — на полицаев наскочили. Сейчас всюду или немцы или полицаи. В Сопот прибыл немецкий пехотный батальон с двумя танками. В любую минуту они могут перекрыть нам последний выход из этой мышеловки. Ты должен был вывести отряд отсюда еще ночью. Не понимаю, чего ты ждал?

— Куда, черт возьми, выводить-то? — рассердился было комиссар, но быстро взял себя в руки. — Мы обсуждали этот вопрос на совещании, и голоса разделились. Большинство высказалось за то, чтобы ждать твоего возвращения и, если потребуется, принять бой.

— Послушай меня, комиссар. До тех пор, пока все вопросы мы будем решать голосованием, толку не будет. Ты избран комиссаром, у тебя власть, в обстановке ты разбираешься лучше, чем остальные, следовательно, и поступай так, как считаешь нужным. Вы, комиссары, чрезмерно демократичны.

— Возможно, ты прав. Но так уж повелось: вы, командиры, действуете силой приказа, а мы, комиссары, — силой убеждения.

— Но в данный момент ты одновременно и комиссар и командир. Не забывай об этом. От тебя сейчас зависит многое, если не все.

На противоположном конце деревни снова началась редкая стрельба, и комиссар прислушался, пытаясь понять, что там происходит.

— Что было, то прошло, — сказал комиссар, возвращаясь к прерванному разговору. — Ночью я много размышлял о наших делах и решил, что сразу после твоего возвращения созову партийное собрание и предложу твою кандидатуру на пост командира отряда. Не вздумай отказываться. Мы не можем больше ждать, пока Окружной комитет пришлет нам командира. Да и лучшего, чем ты, он едва ли найдет.

Лабуд нервно курил сигарету, делая частые затяжки. На его губах блуждала смущенная улыбка. Как и многие люди, он не был лишен честолюбия, но не сознавал этого.

— Не знаю, комиссар, тебе виднее. Если ты считаешь, что я потяну такой воз…

— Знаешь, как старики говорят: лучше идти правильным путем с плохим полководцем, чем плутать с гениальным.

Оба дружно рассмеялись.

— Так или иначе, — продолжал комиссар, — но ты служил в кадровой армии. Конечно, чин сержанта, который ты имел, не звание полковника, но все-таки кое-что ты в армии узнал. Здесь в отряде ты уже много месяцев командуешь ротой. Люди тебе верят. А сейчас, сам видишь, насколько нам трудно. Отряд находится на краю гибели, и его дальнейшая судьба в наших руках. Я уже принял некоторые меры: несмотря на многочисленные возражения и протесты, освободил отряд от беженцев.