Листопад

Однако его сомнения продолжались недолго. Со стороны ближнего села, Дрлупы, донеслась длинная пулеметная очередь. Видимо, четники заметили какой-нибудь партизанский дозор и открыли по нему огонь. Патронов они не жалели, это чувствовалось сразу.

Четники обычно стреляли наугад — партизаны открывали огонь лишь по очевидной цели. Ни одного лишнего выстрела, каждая пуля должна была сделать свое дело — таков был непреложный закон партизанской войны. За короткое лето и долгую дождливую осень партизаны неплохо научились драться, научились и побеждать, и переносить поражения. Все имеет свои причины, подчиняется своим законам — и победы, и поражения. На войне не бывает, чтобы все было гладко. Но на сей раз Шумадинец был уверен, что позиция отряда выбрана наилучшим образом. Если бы были в достатке боеприпасы, здесь один взвод мог задержать и уничтожить целый батальон.

Двенадцатая рота разместилась в промоине выше дороги. Перед ней возвышались отвесные скалы, в разрыве между которыми пролегала извилистая щебеночная дорога. Именно оттуда грозила наибольшая опасность — в любую минуту здесь могла появиться немецкая механизированная пехота. Надо было что-то срочно предпринять, чтобы закрыть противнику путь.

Подумав, Шумадинец решил перекопать дорогу канавой, а наверху, на скалах, создать запас камней, чтобы в нужную минуту столкнуть их вниз. Разве не так дрались сербы против турок? Каменная лавина грозное оружие в горах, пожалуй, опаснее гранаты и пули, так как от нее некуда ни укрыться, ни убежать.

«Если Лабуд взорвет виадук, — размышлял Шумадинец, — фашисты бросятся его преследовать. Следовательно, их надо достойно встретить. Для этого лучшего места, чем это, — не найти». И он приказал двенадцатой роте осуществить его замысел.

Место для засады было выбрано там, где почти отвесная крутая скала прижимала дорогу к самому краю глубокой пропасти. В расщелинах скалы можно было удобно расположить огневые точки.

Чтобы ускорить оборудование засады, комиссар перебросил сюда два взвода из роты Вишнича, но этого оказалось мало — было очевидно, что к утру засада не будет готова. Тогда комиссар, взяв с собой нескольких бойцов, отправился в ближайшее село за помощью, и уже через полчаса оттуда начали подходить крестьяне с кирками, ломами, лопатами.

Темп работ сразу возрос. Одна группа бойцов и крестьян перекапывала дорогу глубокой поперечной канавой, другая возводила на уступе скалы длинную стену из крупных камней, которые в нужный момент должны были рухнуть вниз, на головы вражеских солдат.

Шумадинец трудился вместе с «каменщиками». Время от времени он останавливался и всматривался в сторону Лапаревской высоты, где находился виадук. Но там все было неподвижно и тихо. В голову комиссара лезли тревожные мысли. Он пытался представить себе действия группы Лабуда, и перед его глазами возникала картина мощного взрыва, взметающего ввысь бетон и железо. В противном случае придется посылать новых людей, если не весь отряд, чтобы выполнить приказ Окружного комитета о выводе виадука из строя.

— Какая тишина, словно нет никакой войны, — прервал его мысли подошедший Лолич. — Что-то Лабуд не дает о себе долго знать, не случилось ли чего?

Шумадинец пожал плечами.

— До рассвета еще часа два, — как можно спокойнее произнес он и вновь принялся таскать камни.

А стена между тем быстро росла и в длину и в высоту. Глядя на нее, комиссар радовался, как ребенок, которому удалось своими руками соорудить что-то интересное и трудное. Будет, чем фашистов угостить!

Когда стена была готова, комиссар распорядился разбить крестьян на десятки и на каждую группу выделить по одному бойцу в качестве старшего. Задача десяток состояла в том, чтобы по команде столкнуть каменную стену вниз, когда немцы будут вынуждены остановиться перед канавой на дороге.

С приближением рассвета беспокойство все больше охватывало не только крестьян, но и бойцов. Некоторые, правда, храбрились и даже пытались шутить, а то и песню затянуть. Но шутки выглядели надуманными, невеселыми, а песни никто не подхватывал, и они обрывались сами собой. Ночь понемногу отступала, мрак развеивался, постепенно начала вырисовываться ломаная линия горизонта. В это время, словно раскат далекого грома, ухнул мощный взрыв на Лапаревской высоте. Небо над высотой прорезала яркая вспышка красного света. Бойцы повскакали со своих мест и зашумели.

— Ура-а-а! — кричал ошарашенный Космаец, перебегая от одного бойца к другому. Он бросался на них с разбегу, обнимал, стискивал своими тонкими, словно веточки, руками. — Я был уверен, — возбужденно говорил Космаец, — что они вернутся не с пустыми руками. Стоит нашему Лабуду что-нибудь задумать — обязательно осуществит.

Космаец едва не столкнулся с комиссаром отряда.

— Никак и меня хочешь обнять, юноша? Ну что ж, давай! — И впервые за эти дни Космаец увидел глаза комиссара веселыми.

Комиссар протянул руки к юноше и крепко прижал его к своей груди.

— Товарищ комиссар, вернутся они, как ты считаешь? Ведь среди них мой друг. Я очень хочу, чтобы все возвратились невредимыми.

— Мы все этого хотим, — ответил комиссар и, прищурив глаза, посмотрел в сторону Лапаревской высоты. — Да и почему бы им не вернуться? С ними Лабуд, а он умеет беречь не только свою голову. Чужие жизни он бережет даже больше, чем собственную.

Сказав это, Шумадинец про себя подумал, что сейчас судьба Лабуда и группы зависела не столько от них, сколько от сложившейся в районе виадука обстановки.

— Как только Лабуд вернется, мы уйдем отсюда? — тихо спросил Космаец.

— Разве ты так хочешь покинуть родной край?

— А почему бы нет? Многие ведь уходят. Кроме того, интересно повидать, как живут в других местах. Говорят, Босния очень красива.

Космаец чувствовал себя окрыленным. Все вокруг казалось ему прекрасным. Он наслаждался видом первого снега, укрывшего вчера еще грязные дороги и тропинки. С восторгом и гордостью думал он о товарищах, взорвавших виадук.

После взрыва на Лапаревской высоте вся округа ожила. В близлежащих селах поднялась ружейно-пулеметная стрельба. Тихо было лишь на Космае и на горе Храбрецов. Создавалось впечатление, что четники как бы подсказывали партизанам выход из окружения. Но в действительности пойти этим путем означало попасть в ловушку. Всего в пяти-шести километрах от горы Храбрецов, в Сопоте, располагался немецкий гарнизон. Небольшой по численности, но хорошо вооруженный, он наглухо закрывал партизанам путь в этом направлении. Что касается прохода через Космай, то, по данным партизанской разведки, он был перекрыт крупными силами четников. Пробиться здесь было очень трудно, если не невозможно.

С каждой минутой обстановка становилась яснее и тревожнее. К рассвету все уже знали, что Венчан, Ранилович и Дрлупу занимают четники; Дучин и Иванчу — недичевцы. Ожидаемого ранним утром нападения противника почему-то не последовало: видимо, он готовился как никогда тщательно. Его замысел был очевиден — не выпускать из окружения партизанский отряд, уничтожить его полностью.

Перед восходом солнца комиссар вновь начал обходить боевые позиции рот. Все подразделения были в состоянии полной боевой готовности. У бойцов, как говорится, чесались руки. Но пока, кроме стычек патрулей, нигде ничего не отмечалось. И снова Шумадинец возвращался мыслями к трудному положению отряда. Особенно его беспокоила судьба беженцев. Всю ночь он ломал голову над этой проблемой, но так ничего и не придумал.

Шумадинец так глубоко задумался, что не сразу услышал шум моторов грузовиков. Через мгновение наблюдатель доложил, что видит на дороге три грузовых автомобиля. Бойцы поспешно заняли огневые позиции. Они хорошо знали свои задачи в предстоящем бою. Все с нетерпением всматривались в ленту дороги, напряженно прислушивались. Оружие было взято на изготовку, пальцы лежали на спусковых крючках винтовок и автоматов. На снегу поблескивали желтой медью капсюли для бомб. Шумадинец последний раз прошелся по позиции, напоминая бойцам: «Без сигнала не начинать», и в несколько прыжков забрался на вершину скалы. Здесь были огневые позиции двух пулеметов — тяжелого и ручного. Стволы пулеметов смотрели прямо на дорогу, которая была видна на протяжении метров двухсот. Немного запыхавшись от быстрого подъема, комиссар лег за ствол толстого бука.