Листопад

— Цели выбирайте основные, бейте длинными очередями, патронов не жалейте. Возьмем их у немцев, сколько потребуется, — поучал он пулеметчиков. В одной руке комиссар сжимал карабин, в другой — бомбу. Сердце его билось учащенно.

Грузовики двигались, словно на волнах, то появлялись, на возвышениях, то пропадали в низинах. Перевалив последний гребень, они пошли под уклон и заметно прибавили скорость. Наконец первый грузовик показался из-за поворота. Комиссар почувствовал, что лоб у него покрылся испариной. Раздался резкий скрип тормозов, и первый грузовик остановился у самого края канавы, перерезавшей дорогу. Немцы повскакали со своих мест и насторожились, почуяв опасность. От них до комиссара было каких-то тридцать метров. Он хорошо различал их перепуганные лица, напряженные, опасливые взгляды.

Комиссар одним движением приподнялся с земли и выпрямился в полный рост. Он совсем не чувствовал тяжести бомбы в руке, когда размахивался, чтобы бросить ее вниз. Бомба попала в кузов первого грузовика и взорвалась. В мгновение ока все вокруг заговорило голосами смерти. Взрывы бомб и гранат, хлопки винтовочных выстрелов, сердитый стук пулеметов — все это смешалось с грохотом падающих камеей. Каменная лавина оказалась настолько мощной, что в течение минуты наполовину завалила грузовики. Немногие уцелевшие немецкие солдаты метались, словно волки, попавшие в западню. Но их положение было безвыходным. Когда нескольким солдатам из первого грузовика удалось добраться до канавы на дороге, они были сразу же раздавлены и засыпаны падающими сверху камнями. Немцы, подбегавшие к краю дороги, падали в пропасть, сраженные пулями. На уничтожение всей группы фашистов ушло столько времени, за которое не выкуришь даже полсигареты. Трупы убитых валялись на каждом шагу. Как только стрельба прекратилась, крестьяне, участвовавшие в засаде, спустились на дорогу и начали стаскивать с убитых фашистов обмундирование и обувь, опоражнивали их ранцы, забирали оружие и боеприпасы. Этими трофеями они намеревались хотя бы частично компенсировать поборы фашистов в селах. Поэтому, когда Лолич потребовал у нескольких парней отдать бойцам трофейное оружие, те возмутились:

— Ты что же, приятель? Думаешь, мы напрасно торчали здесь всю ночь? Это оружие наше. Мы его честно заслужили и никому не отдадим до самой смерти.

В основном это были молодые парни, лет по двадцати. Под влиянием легкой победы они тут же заявили о своем желании присоединиться к партизанам. Их односельчане постарше, кажется, не одобряли решения молодежи, но промолчали, понимая бесполезность споров в такой обстановке.

Шумадинец приказал поторопиться со сбором трофеев и вновь занять огневые позиции. А трофеев было как никогда много. В каждом из грузовиков нашлось по десятку ящиков с боеприпасами. Это было как раз то, в чем партизаны испытывали постоянную нужду.

Захваченные у немцев грузовики подожгли. Черный дым затянул ущелье, словно густой туман.

Отдав необходимые распоряжения, комиссар отошел в сторону и присел на камень. Он вдруг почувствовал сильную усталость, будто весь день провел за плугом. Шумадинец не любил смотреть на убитых. Неторопливо покуривая и расслабившись, он прислонился спиной к каменной стене и прикрыл глаза.

Однако отдыхать ему пришлось недолго. На противоположном конце села вспыхнула яростная перестрелка. Комиссар вскочил, взял с собой один из взводов роты Вишнича и поспешил к месту боя. Они успели вовремя и помогли четвертой роте отбить атаку четников. Но через полчаса атака возобновилась, теперь уже в другом месте. Четники действовали очень напористо и заняли две высоты, где немедленно установили по пулемету и открыли огонь по селу. Стоявшие на окраине села стога соломы и сена загорелись. Огонь перекинулся на близлежащие дома и постройки.

Пожар послужил для беженцев сигналом отхода. Возбужденные и напуганные стрельбой, они поспешно запрягли телеги и коляски и двинулись в сторону Космая. Село быстро пустело. Густые клубы дыма плавали между домами, усиливая нервозность и страх у тех, кто еще не ушел.

На выходе из села движение колонны беженцев вдруг застопорилось. Многие поспешили вперед, чтобы выяснить причину задержки. Оказалось, что головная повозка провалилась в яму, заполненную под тонким слоем льда густой, липкой грязью. Две тощие коровенки, впряженные в повозку, были бессильны стронуть повозку с места. Грязь доходила коровам до колен. Рядом с повозкой стоял и молча глотал слезы маленький, щуплый мальчик лет десяти. Здесь же суетилась женщина средних лет, без обуви, в одних шерстяных чулках, повязанная ситцевым платком. Подол ее суконной юбки с одной стороны был заткнут за пояс. Сзади между тем напирали все сильнее. Несколько женщин, понукая коров криком и ругательствами, пытались заставить их сдвинуться с места, но безрезультатно. Тогда кто-то крикнул, что повозку надо сбросить с дороги. Подхватив этот призыв, женщины набросились на повозку и стали торопливо сбрасывать с нее все подряд. Мальчик, видя, как в канаву полетели ящики и мешки, заплакал еще сильнее. Обезумевшая от горя хозяйка повозки вдруг схватила обеими руками топор и бросилась на толпу.

Шумадинец, сопровождаемый несколькими бойцами, появился в самый критический момент. Он начал было наводить порядок, но это было нелегким делом. Его появление словно подлило масла в огонь. Отчаявшиеся, озлобленные женщины оставили в покое застрявшую повозку и набросились на комиссара. Гневно взметнулись вверх сжатые кулаки, послышались ругательства. Шумадинец попытался было воззвать к совести и благоразумию женщин, но ему рта не дали раскрыть. Посыпались обвинения, словно он один был в ответе за то, что идет такая тяжелая война, что люди, оставив дома, скитаются по белу свету, не зная, к какому берегу пристать, куда направить свой путь.

— Хватит, наслушались мы твоих басен, теперь послушай нас! — крикнула в полный голос молодая женщина с младенцем, привязанным за спиной. — И не затыкай нам рот! Подумаешь, какой умник! Коли ты все знаешь, скажи, куда нам теперь деваться? Куда вы собираетесь нас вести?

— А я хотел вас спросить, куда вы направились?

— Мы идем вместе с вами, ты это хорошо знаешь. Вы же обещали народу, что закончите войну к зиме, а мы, глупые, поверили, пошли за вами. Теперь вы думаете лишь о том, как бы улизнуть, а нас бросить на произвол судьбы. В Боснии надеетесь спасти свои шкуры? Только запомните: если вы нас оставите, то и наши мужья останутся здесь, с нами. Они не такие дураки, как вы о них думаете. Им в Боснии нечего делать. Они должны охранять свой родной край, свои дома, свои семьи.

— Ваши мужья, где бы они ни воевали, сражаются за свой родной край, защищают свои дома и свои семьи.

Женщина с ребенком подошла к комиссару совсем близко и положила руку ему на плечо. Лицо комиссара невольно растянулось в улыбке, когда он посмотрел женщине в глаза. Они были прекрасны, а слезы придавали им еще большее очарование. Гнев комиссара как рукой сняло, и он на время даже отключился от реальной обстановки. Ему казалось невозможным сердиться на такую женщину, и он почти не слушал, о чем она ему говорила. Вдруг женщина рухнула перед ним на колени, сложив руки, словно перед иконой.

— Что вы, встаньте, — смутился комиссар и, протянув руку, помог женщине подняться.

— Комиссар, богом прошу, отпусти моего мужа домой, — начала женщина, с трудом прерывая рыдания. — Вы без него обойдетесь, а я нет. У вас вон сколько людей, а он у меня один. С ним я бы домой возвратилась, а без него мне некуда идти.

Комиссар растерялся. От слов женщины, произнесенных с глубокой тоской и болью, у него мурашки побежали по телу.

— Нет, то, что вы просите, невозможно, — наконец решительно произнес комиссар каким-то незнакомым для него самого голосом. — Мы не имеем права никого отпускать. У нас не добровольная пожарная команда, а армия, войско. Понимаешь? А для вас дальнейшее пребывание с отрядом стало опасным, более того, катастрофичным. Вам надо возвращаться по домам. И как можно быстрее, немедленно.

— Куда же мы пойдем, некуда нам возвращаться! — воскликнула владелица повозки, оторвавшись от сбора своих разбросанных пожитков. — Ты же знаешь, что наше село немцы спалили, а имущество разграбили. Ничего не оставили, ни одной животинки. Скоро рождество, а мы еще не сеяли. Всю осень семена с собой возим, съели уже почти все. С чем домой-то возвращаться, если даже хлеба не будет?

— Нам тоже нечем вас содержать. Мы уходим в горные районы, где не только хлеба — воды нет. Там вас ждет голодная смерть. Война не скоро кончится, теперь это яснее ясного. Нам предстоит далекий и трудный путь, и не известно, кто его выдержит. Одно очевидно — женщинам, старикам, детям такой жизни не вынести. В этой обстановке вам лучше всего покинуть отряд и поискать себе кров в селах, пока настоящие морозы не ударили. Подумайте, женщины, над тем, что я вам говорю.

— Нет, мы не согласны. Мы пойдем вместе с мужьями! — крикнули из толпы женщин. — Как они будут жить без нас? Мой наверняка без меня пропадет. Он даже поросенка на базаре продать не может. Без меня он ничего не стоит. Вам от него пользы, что от яловой коровы молока.

— Что ты мелешь, Смиляна, зачем наговариваешь напраслину на своего мужика? — обидевшись за мужской род, вступил в разговор высокий худой старик с густыми белыми бровями. — Он не хуже других и, как все, обязан воевать, здесь уж ничего не поделаешь.