Листопад

Она с ужасом смотрела на убитого пулеметчика. За два года войны никак не могла привыкнуть к виду мертвых.

Валетанчич послал связного к артиллеристам. Он уже больше не делал попыток захватить хутор штурмом. Пришлось ждать минут тридцать, пока не подошли пушки и минометы. Снаряды и мины сперва рвались далеко за высотами, потом стали падать удачнее, и хутор Грофовия скрылся из виду за клубами дыма. Когда артиллеристы накрыли одну за другой несколько целей, ответная стрельба вдруг прекратилась.

— Друже подпоручик, швабы драпают! — закричал во весь голос пулеметчик из второго взвода Жика Прокич. Дым стал постепенно рассеиваться. — Смотрите, как они пятками себе зады отбивают. — Жика громко рассмеялся, и его смех утонул в новом залпе разрывов.

Марко короткими перебежками взобрался на холмик, где лежал Прокич. Оттуда было видно все, что творилось далеко за хутором.

— Чаруга, почему не стреляешь? — спросил подпоручик Прокича, наблюдая, как гитлеровцы поспешно отходят.

— Мне их, бедняжек, жалко, — ответил пулеметчик, оскалив крупные зубы. — У меня рука не подымается стрелять по людям, когда они убегают, даже если это швабы.

«Сукин сын, — подумал Марко, — никак не поймешь, когда он говорит правду, а когда врет». В душе Марко всегда спорил с Чаругой, но никогда на него не обижался.

— С каких это пор ты стал таким добродушным?

— Я всю жизнь таким был, ты должен бы это знать, — ответил тот.

— Вот уж не подозревал, что ты такой сердобольный.

— Тем хуже для тебя, если не знаешь своих бойцов.

— Вас слишком много, а я один, и мне распознать всех трудновато, тем более что каждый день вы меняетесь. Сегодня к вечеру, наверное, снова прибудет пополнение.

— Но я уже целый год в роте. И таких бойцов, как я, у тебя не больно много. Во всей бригаде Чаруга только один, а это кое-что значит.

— Да, скромностью ты не страдаешь.

Жику Прокича еще в школе прозвали Чаругой, по имени известного гайдука, до войны гулявшего по Шумадии. Прокич гордился этим прозвищем и носил его с таким достоинством, с каким герои носят свои награды.

О Чаруге говорили в роте, что он рожден в панцирной рубашке, не пробиваемой фашистскими пулями. За два года, которые он провел на войне, его ни разу не поцарапало пулей или осколком, и это давало ему известное преимущество перед остальными. Когда нужно было кого-то послать на самое рискованное задание, Валетанчич всегда назначал Чаругу. «С тобой и так ничего не случится, — говорил ему Марко, — ты заговорен от фашистских пуль, только смотри, под свои не попади…»

Когда роте бывало очень трудно, Марко находился поблизости от Жики Прокича-Чаруги. Хотел, что ли, заслониться его пуленепробиваемой спиной? Делал это бессознательно, но это было так. Вот и сейчас он очутился возле Чаруги, и это означало, что роте угрожает серьезная опасность. Рота Валетанчича успела довольно далеко оторваться от батальона. Если судить по стрельбе, которая доносилась сзади, они были на километр впереди своих войск, в глубине фашистской обороны. Коридор, который они себе проложили, в любую минуту мог захлопнуться. Тогда — окружение. Правда, после взятия хутора Грофовия рота нигде не встречала организованного сопротивления. На ее пути попадались лишь одинокие солдаты, которые или пытались убежать, или сдавались в плен без боя. В большинстве своем это были обозники из тыловых частей или связисты.

У некоторых, когда их забирали в плен, уже не было оружия.

Валетанчич ругался, когда к ному приводили пленных.

— Какого черта вы привели их ко мне? — багровел Марко. — В роте и так мало людей, а тут еще с этими гадами надо возиться!

На левом фланге образовалась порядочная колонна из солдат в мундирах зеленого цвета. Валетанчич приказал привязать их ремнями друг к другу, чтобы они не разбежались и чтобы сопровождать их мог один человек. Несколько немцев пытались убежать, но были остановлены меткими выстрелами и так и остались лежать у дороги, как вешки.

Дорога была отвратительная. Она петляла по крутому откосу и неуклонно поднималась все выше и выше к плато. Это была даже не дорога, а обычная горная тропка, и по ней невозможно было идти вдвоем рядом. Рота растянулась почти на целый километр, если не больше, и подпоручик Валетанчич с беспокойством думал, как он поступит, если окажется, что немцы заняли позицию на плоскогорье и встретят роту шквальным огнем.

— Нам никак тогда не удастся развернуться в цепь, — поделился он своими мыслями с комиссаром, — и они нас могут очень даже легко забросать гранатами раньше, чем мы окажем сопротивление.

— Об этом и я всю дорогу думаю, — ответила озабоченно Ранка.

— Какая мне польза от того, что ты думаешь? — рассердившись, почти выкрикнул Марко. — Все вы умеете думать, а когда надо принять решение, смотрите мне в рот, ждете, что я скажу. И ты тоже, комиссар…

Лицо Ранки покраснело от волнения.

— Марко, что с тобой сегодня? — спросила она спокойно, не подавая виду, что задета. — Возьми себя в руки. Что подумают бойцы? Ты им подаешь не лучший пример.

Невозмутимость Ранки, спокойный тон ее речи застали Валетанчича врасплох. Лучше бы она накричала на него, оскорбила, наговорила кучу гадостей, чем вот так невинно улыбалась.

— Извини, Ранка, но ты сама понимаешь… — начал он оправдываться, сетуя про себя на свою глупую выходку.

— Конечно, понимаю, какие могут быть разговоры. Знаю, тебе трудно, но нельзя так распускаться. Может, мне еще труднее.

Они посмотрели друг на друга так, будто впервые встретились.

— Знаю, дорогая, что тебе трудно, но ты сама в этом виновата, — сказал Марко.

— Сейчас не об этом разговор — кто в чем виноват… Нам надо принять какое-то разумное решение, чтобы фашисты не застали нас врасплох там, на плоскогорье.

— Надо что-то предпринять, — согласился подпоручик. — Как ты полагаешь, почему это человек никогда не знает, что его ждет в этих проклятых горах?

— Если бы мы знали, что фашисты думают, нам бы легко было воевать, — с иронией заметила Ранка.

— Немец ни о чем не думает. Жика говорит, что немец не умеет думать. Ему дана голова лишь для того, чтобы носить каску и чтобы иметь глаза. Ведь надо было где-то поместить ему глаза… Фюрер их отучил думать.

— Ты уверен, что они не умеют думать?

— А ты в этом сомневаешься? — вопросом на вопрос ответил Марко. Он любил иногда вместо ответа ставить вопросы.

В это время донесся четкий дробный стук пулеметных очередей. Стреляли не так далеко. Марко с Ранкой переглянулись. На высотах восточнее Мишлеваца разорвалось несколько снарядов. Было ясно — это стреляла дальнобойная артиллерия. Они увидели сперва серые расцветающие клубы дыма, а потом до их слуха докатились звуки разрывов. Марко подумал, что рота легко может попасть под огонь своих пушек. Стрельба была слышна и на юге, где, по мнению подпоручика, должен был наступать их батальон. Они молча поднялись еще на несколько изгибов тропинки, снова приостановились и посмотрели на высоту по другую сторону ущелья.