Лисы мастерских

Много позже, когда Александр Трипольский стал взрослым и очень хорошо осведомленным человеком, он узнал, что воинская часть была штабом ПВО округа. Он охранял воздушные границы всего Дальнего Востока и занимал огромные подземные площади, к которым с разных сторон вело два тоннеля. Но Александру так и не удалось выяснить, были ли там танки, где они скрывались и куда шли. Для его жизни это не имело особого значения.

Для нее важными оказались не сами танки, а те рытвины, которые оставили на асфальте их гусеницы – полоски ровных вмятин, что превратили проезжую часть в стиральную доску. На следующий день Саша перебегал дорогу против мужской парикмахерской, носок ботинка попал в рытвину, мальчик запнулся и полетел прямо под колеса машины на встречной полосе.

Медленно, как в кинозале, погас свет. Но никакого фильма не началось. Вместо него возник миг, дробимый молнией мученья. Непроницаемую мглу время от времени пронизывали ритмичные вспышки ослепительно-яркого света, проникающего сквозь плотно закрытые веки. Со стиральной доски под вой сирены мальчик попал на ровную поверхность кровати в палате реанимации, где он несколько дней пролежал в коме.

Сюда, в палату без света, во вместилище страданий на грани полного отсутствия физической боли, к нему прокрался юный лис. Лисенок деловито осмотрелся, поправил перекрученную капельницу, вытянулся рядом с телом мальчика и стал его согревать, пока не произнося ни слова. Заговорил он на третий день, когда почувствовал легкий толчок детским локтем в бок.

Тогда он стал рассказывать лисьи сказки. Про вечных куриц, которых сколько ни ешь, они не заканчиваются, а живут на волшебном берегу. Про мудрого лиса, который перехитрил льва. Про глупого волка, которого использовали вместо удочки. Про полеты лисы. Про цаплю и кувшин. Про сложные отношения с петухом.

Мальчик вышел из комы, и его перевели в травму и упаковали в гипс. Здесь в палате на четверых его каждый день навещала мама. Она обязательно приносила подарок – новую марку с кораблем. У нее не было денег на настоящие марки, но, зная о любви к ним сына, она делала их сама. Вырезала из бумаги квадрат или прямоугольник по размеру марки, рисовала картинку, делала подпись, а затем иголкой дырявила по краям зубчики.

Когда Саша брал в руки эти кусочки бумаги, согретые теплом материнской любви, он чувствовал, как здоровье возвращается в его изломанное, истерзанное тело. Через два месяца оно вернулось. Крепко держась за материнскую руку, мальчик вышел из больницы, но не попал в свою прежнюю жизнь.

Теперь в моменты эмоциональных напряжений ему ясно виделась путеводная звездочка.

Александр Трипольский родился 16 октября в одном из залов анфилады восточного флигеля Цвингера, где располагается собрание живописи нидерландских мастеров XVII века. В этом знаковом для мировой культуры и цивилизации месте его семья оказалась во время туристической поездки. Пространство произвело на отца столь сильное впечатление, что он тут же предложил назвать сына Рафаэлем, но мать посчитала, что Рафаэль Сергеевич – чересчур помпезное сочетание. Как указывает школьная характеристика мальчика, появление на свет состоялось в 1072 году. Но с этой датой сложно согласиться, так как в это время Дрезденская галерея еще не была построена.

Характер места и неопределенность времени рождения во многом предначертали начало жизненного пути и притянули к себе массу необычных обстоятельств, которые сформировали взгляд на мир глубокого и самобытного мастера.

В полгода дедушка подарил ему яркого пластмассового попугая ростом с мальчика. Саша глядел на него, тыкал пальцами в различные цвета и пытался их перенести на себя, стенки детской кроватки и пеленки. Ткани и дерево оставались прежних унылых цветов. Саша тыкал еще сильнее. У него ничего не выходило. И он начинал плакать. Родители думали – от боли; его же донимали непослушные цвета и собственное бессилие. Отсутствие власти над ними. Со временем он получит ее неограниченно.

Его нянька и кормилица – дочь нанайского шамана – под видом постоянных долгих прогулок с младенцем уносила его к своему отцу. Главными игрушками мальчика стали не резиновые зайчики и уточки, а сэвены, медные зеркала, шапка с лисьим хвостом, колокольчики, разноцветные ленты, пояса и шаманские бубны. Особенно сильно его тянуло к бубнам.

Детские руки постоянно барабанили по бубнам. Именно на бубне он сделал свой первый рисунок – набросок мирового дерева в момент цветения. Шаман долго смотрел на изображение, потом проговорил: «Он уже понимает, что мир многослоен». А когда мальчику исполнилось три года, упросил родителей раз в неделю видеться с ним.

Встречи напоминали безобидные непостижимые разумом игры. Седой старик нанаец так управлял своим телом, что он никогда не становился выше русского мальчика – всегда вровень с ним. Внешне нельзя было определить, кому принадлежит инициатива начала или завершения очередной шалости.

Они вместе гремели чем только можно: пятками, ладонями, ступнями, палками, бубенцами, барабанами, посудой, дверью. Но в этом грохоте неожиданно сами собой зарождались элементы гармонии, которые набирали мощь и вытесняли случайные звуки. То же происходило с движениями: из кривляний, конвульсивных сокращений мышц, подергиваний рук и ног, запрокидывания головы, наклонов в разные стороны вырисовывались наполненные древними смыслами танцы.

Так, не через книжное учение, а с помощью реальной практики шаман передал мальчику многие секреты целительства, самоорганизации и творчества. И сделал это без народной или медицинской химии. Просто включил в его теле механизмы, ведающие высшими проявлениями духа. Сейчас внешне они прорываются через тягу к шаманским танцам, ритуальную проверку холстов на верность и чудеса.

Мама Саши работала медицинской сестрой в детском саду «Теремок» еще в то время, когда его стены не успел испоганить матерый живописец Аристарх Занзибарский. Там царил мир беззаботного детства с синяками, ссадинами и нескончаемым гомоном детских новостей. Туда она записала Сашу. В ее кабинете были очень высокие окна, а в группе – низкие. Однажды на подоконник прилетела стайка снегирей. Розовые яблоки разложили себя в снегу и так явно показали ущербное несовершенство черно-белого мира, что Саша возненавидел его.

Калейдоскоп его жизни набирал обороты. Любому покою он предпочитал движение. Как только оказывался на открытом пространстве, его тянуло бежать. В четыре года весной бежал как ветер по стадиону «Авангард» наперегонки со стаей уток, которая летела в метре над головой мальчика.

Этим же летом поехал с дедушкой в Сибирь. В сибирской деревне рядом с городом Заводоуковском Саша познакомился с мальчиком из семьи ссыльных немцев года на два старше его. Они гуляли по единственной улице и вели бесконечные разговоры. Отто говорил только по-немецки, а Саша – по-русски. Это не мешало им прекрасно понимать друг друга.

Вместе они учились стрелять из ружья. Саша рисовал мишени: в центре три яблока, а по краям бутылки с молоком. Вместе спасались от разъяренного быка. Пришлось спрятаться в старой, заброшенной баньке с пауками. Вместе запускали воздушного змея. Саша разукрасил его в точности как пластмассового попугая, прикосновения к которому отчетливо помнил.

Вот только с дядей Толей на его «Запорожце» и на тягаче Саша катался один. Отто побоялся садиться в машину с пьяным мужиком, который постоянно икал, косил глазами и клялся, что все менты у него знакомые, а потому никто не остановит. Расставаясь, Отто и Саша обещали писать друг другу, но не договорились, кто сделает это первым.

В детском саду музыкальными работниками были две сестры-близняшки Светлана Станиславовна и Елена Станиславовна. Они разучивали с детьми песни и танцы, готовили утренники и подыгрывали во время физической зарядки. Стройные, аристократически утонченные сестры проводили с детьми и другие занятия.

Они устроили соревнования за роскошный набор карандашей в двадцать четыре цвета. Всем детям показывали по одному карандашику и просили назвать цвета. Никто не смог назвать всех, кроме Александра. Он придумал свои обозначения для оттенков, безошибочно точно передающие их суть. Лягушачий, молодой травы, мышиный, малиновый, апельсиновый, сливовый, кирпичный – звучало весело и верно.