Литературный текст (Проблемы и методы исследования)

Стихотворения предварены прозаическим предисловием "Вместо вступления", написанным как бы от лица литератора и посвященным "истории" стихотворений: "Я получил недавно письмо от сестры, живущей постоянно в деревне, и при этом письме находились листки, написанные бегло и беспорядочно мелким шрифтом, очевидно принадлежащим женской руке Листки содержат отрывки в стихах и стихотворения, по-видимому набросанные в разное время, без цели, но связанные вместе тесной нитью, развитием одной и той же мысли, - или, лучше сказать, одно ь и того же чувства".

Дальше в цитируемом "письме сестры" объясняется и мотивируется публикация стихотворений: якобы найденные в доме недавно скончавшейся молодой женщины, они были переданы на хранение ее подруге, которая и решает послать их брату (слывущему, как разъясняется, в семье за "доку" по литературной части) в надежде получить отзыв на этот "единственный отголосок прекрасной души, замолкнувшей, не высказавшись здесь никому".

Таким образом, перед нами классический пример "ложного авторства", при котором отдельные "листки" (чрезвычайно характерно, что не тетрадь, не рукопись!) собраны и оформлены для публикации "докой"-литератором по его усмотрению, на основе содержания стихотворений. Схема "несобранного" стихотворного цикла здесь как бы обыграна, продемонстрирована читателю во всем богатстве своих возможностей. Если "денисьевский", "панаевский" и другие "несобранные" циклы проецировались на реальные биографические факты (известные автору, но необязательно известные читателю), то в случае "Неизвестного романа" аналогом биографической действительности (выдуманная, не имевшая место реально история умершей молодой женщины, которая становится известной читателю) выступает цитируемое во вступлении "письмо сестры". В нем дана характеристика героини-поэтессы, "молодой, прекрасной жены, служившей украшением (...) дому и всему нашему обществу". Перечисляются ее душевные качества; подробно выписаны те особенности героини (например, умение скрывать свои чувства, что создает романтически двоящийся облик), которые позже отзываются в стихотворениях цикла, формируя его сюжетное развитие по аналогии с "несобранными" циклами, с их вкорененностью в реальную действительность. (108)

В том же вступлении читатель находит и сформулированное "докой" в ответ сестре мнение о цикле - вариант его прочтения, читательскую интерпретацию:

"Это нечто в роде дневника: минутные порывы, мечты, радости, молитвы, горя; полу-ясные, полу-темные намеки на тайные, задушевные события, которых нельзя отгадать вполне, но предчувствовать можно и должно всякому, знающему хоть немного женское сердце, -ЭТУ странную смесь всего глубокого и святого со всем неуловимо-легким и мелко-суетливым, любви, самоутверждения, пылкости, бессилия, восторга и боязни, надежды и страданья <...>. Видно, что бедное созданье долго и пламенно боролось против тысячевидных препон судьбы <...>. Видно, что эта женщина умела молиться". Таков отзыв читателя-публикатора, который завершается апелляцией к прочим, будущим читателям "Неизвестного романа"; "Полагаю, что и другие, подобно мне, найдут источники занимательных размышлений в этом видении, чуть зримом под пеленою таинственности, его окружающей".

Так Ростопчиной моделируется и объективируется не только сам тип "несобранного" любовного цикла, но и его литературное бытование. Так соединяются в структуре "Неизвестного романа" традиция несобранного цикла - с авторским, дневниковое начало - с мемуарным, формируя сложную природу лирического цикла.

Акцентируя роль Ростопчиной в создании жанровой модификации русского любовною лирического цикла, мы сознательно остановились на хронологически ранней, журнальной редакции "Неизвестного романа". Но надо сказать и о дальнейшей его творческой истории, в которой, впрочем, композиционно-структурные принципы сохранились.

Вторая редакция цикла, разросшегося до 19 стихотворений, была отделена от первой 9 годами. Для Ростопчиной это были годы мучительных раздумий над происшедшим. И в продолжение цикла активно входит философско-аналитический элемент, рассуждение; утверждается, как доминанта, медитативное начало. Если "Опустелое жилище" завершало первую редакцию событийно, переводя его в драматически-наглядный, романный план. то вторая редакция завершается вопросом, ситуацией нерешенности и даже неразрешимости:

Кто виноват - Бог весть! Напрасны пени,

Упреки не помогут уж теперь...

...мы только тени

Двух любящих счастливцев Время шло,

Оно любовь и счастье унесло.

Скажи, молю тебя: Кто виноват?

Определяющими, сквозными для всей второй половины цикла становятся мотивы рока, судьбы, апелляция к небесам, а также тема воспоминания. Доминирует вопросительная интонация. Трансформируется тип цикловой динамики: дневниковое начало все больше уступает место элегизму. (109)

При этом интересно, что Ростопчина оставляет практически НЕизмененным прозаическое вступление к циклу, его метатекстовое обрамление. Понятно, что при включении в авторский сборник мистификаторская функция аннулировалась, т.е. практическая надобность в этом антураже отпадала. И сам материал цикла подтверждает это: маска снята. Тексты, дополнившие первую редакцию, содержат детали, делающие прототип героя гораздо более узнаваемым (упоминания Невы, других устойчивых реалий петербургского мира). Все это делалось сознательно. Текстовым свидетельством этому может быть мелкая стилистическая правка в прозаическом тексте вступления. Таким образом, не приходится говорить о механической перепечатке уже состоявшейся публикации, хотя бы и с прибавлением продолжения. А значит, если первоначально этот мистификаторский антураж в какой-то степени и был вызван конспиративными соображениями, то позднейшее принципиальное решение поэтессы сохранить его в авторском сборнике определяет его статус как последовательно проведенного художественного приема. Структура "Неизвестного романа" отображает и "изображает" путь становления любовного лирического цикла в русской поэзии XIX в.

Очевидно, это явление должно быть поставлено в общий ряд с другими, уже описанными опытами авторского "обыгрывания" текстовых деформаций в сложном жанропреобразующем процессе литературы нового времени.

И.С.ПРИХОДЬКО. РОЗЫ. ВЕРБЫ И ЯЧМЕННЫЙ КОЛОС А.БЛОКА

г. Владимир

Вербы - это весенняя таль,

И чего-то нам светлого жаль,

Значит теплится где-то свеча, (110)

И молитва моя горяча,

И целую тебя я с плеча.

Этот колос ячменный - поля,

И заливистый крик журавля,

Это значит, мне ждать у плетня,

До заката горячего дня.

Значит - ты вспоминаешь меня.

Розы - страшен мне цвет этих роз.

Это - рыжая ночь твоих кос?

Это - музыка тайных измен?

Это - сердце в плену у Кармен?

30 марта 1914 года

Е.Г. Эткинд, разъясняя предметный ряд этого стихотворения, говорит "о трех сувенирах (sic!): пучке вербы, ячменном колосе, засушенной (sic!) розе". Он объясняет это сочетание как "попытку связать любовь к женщине с неизменной у Блока любовью к России": "Сквозь вербу виднеется сельская церковь ("теплится где-то свеча, И молитва моя..."), сквозь ячменный колос - поля, плетень, свидание с русской деревенской девкой (sic!), а вот розы напоминают об ином, от России далеком, поэтому... "страшен мне цвет этих роз", - здесь продолжена тема, возникшая в I: 3 ("И сердце захлестнется кровью. Смывая память об отчизне...") и развивается в II: 2/5 ("память об иной отчизне...")"1.

В своей трактовке Е. Эткинд опирается на А. Горелова, который также усматривает конфликт между составляющими этого букета: вербы, символизирующие "лазурь светлой молитвы", и розы, выражающие демоническую страсть и уводящие "от отчизны"2. Но в отличие от Е. Эткинда А. Горелов связывает эту символику с Вербным Воскресеньем и с жизненным контекстом.

Попытка объяснить символику Блока абстрактно, безотносительно к переживаемым в данный момент событиям и чувствам, не раз заводила исследователей в тупик. В год и месяц создания исследуемого стихотворения - 6 марта 1914 года - Блок делает знаменательную запись: "Во всяком произведении искусства (даже в маленьком стихотворении) больше не искусства, чем искусства. Искусство <...> радиоактировать все самое тяжелое, самое грубое, самое натуральное: мысли, тенденции, "переживания", чувства, быт"3.

Хорошо известно, что стихотворения цикла "Кармен" создавались Блоком как живое, спонтанное выражение этапов влюбленности поэта в исполнительницу оперной партии Кармен Л.А. Андрееву-Дельмас и преподносились одно за другим предмету поклонения. Записные книжки поэта фиксируют развитие этого романа по дням, и дням записи со ответствуют даты создания того или иного стихотворения. Если издать стихотворения этого цикла с предваряющими и поясняющими их запи(111)сями, то получим то, что Блок хотел сделать со "Стихами о Прекрасной Даме" в конце своей жизни, воссоздав в Дневнике жизненную канву событий и переживаний, символизированных в ранней лирике. Образцом в этом ему служила "Vita Nuova" Данте.