Лодки уходят в шторм

— Хуже некуда, — махнул рукой Агаев.

Коломийцев почувствовал на себе любопытные взгляды присутствующих и поспешил представиться.

Узнав, что перед ними человек из Москвы, люди обрадовались, крепко пожали его руку, почувствовали облегчение, будто он специально прислан к ним на помощь, стали рассказывать ему о трагическом положении Ленкорани, говорили, как им трудно без поддержки Москвы и Астрахани.

— Там тоже не легко, — признался Коломийцев. — Но кое-что Сергей Миронович прислал. Мы привезли гранаты, патроны, обмундирование, хинин… Хорошо бы, несмотря на сложность обстановки, провести городской актив, познакомить коммунистов с ленинским письмом, обсудить текущие дела. Я думаю, это мобилизует людей.

Предложение Коломийцева одобрили и тут же поручили политкомиссару Реввоенсовета Лидаку и секретарю горкома партии Канделаки заняться подготовкой актива.

Договорившись о разгрузке "Встречи", Коломийцев вместе с Агаевым вышли из кабинета.

— Бахрам, я хотел бы положить цветы на могилу Ульянцева, — сказал Коломийцев.

— Цветы? Сейчас достанем, — ответил Агаев и посмотрел по сторонам, увидел Сергея, вышедшего из кабинета вслед за ними, подозвал его и послал за цветами.

На улице, ожидая возвращения Сергея, Агаев рассказал Коломийцеву подробности гибели Ульянцева.

Сергей вернулся очень скоро с большим букетом чайных роз. Коломийцев похвалил его за расторопность, и они втроем пошли на Маячную площадь.

После боя могила была приведена в порядок. Коломийцев рассыпал свежие цветы по увядшим венкам, постоял минуту в скорбном молчании, низко опустив голову, потом печально сказал:

— Да, большая утрата. Сергей Миронович тяжело перенес весть о его гибели.

Когда возвращались, Коломийцев попросил Агаева проводить его на передовую: хотелось ближе познакомиться с защитниками города, побеседовать с ними.

Идти было недалеко. Миновали тюрьму, пошли к реке. Здесь, на крутом левом берегу, сразу за садами и огородами, были вырыты окопы в полный профиль. Спасаясь от жары, почти все красноармейцы укрывались в садах, оставив в окопах наблюдателей.

Войдя в сад крайнего дома, принадлежавшего родителям доктора Талышинского, Коломийцев и его спутники увидели большую группу бойцов, обступивших молодого человека лет девятнадцати. Он с жаром читал стихи. Коломийцев остановился в сторонке, чтобы не прерывать его, и тоже стал слушать.

…Не допустим, править нами не придет английский лорд. Ибо высосет до капли кровь и пот английский лорд. Всею непавистью сердца, всехи презрением своим Встанем против кровопийцы и дорогу преградим, Ибо деспот он от века и не хочет быть другим. Всюду пламени свободу предает английский лорд… [24]

— Кто это? — спросил Агаева Коломийцев.

— Сын папахчи [25] Самеда, учитель Али Мамедов. Очень смелый человек, дай бог ему жизни, далеко пойдет. При Ильяшевиче в Пришибе директором школы был. Как будто родительское собрание проводит, а на самом деле — заседание большевистской ячейки.

24

Перевод П. Панченко.

25

Папахчи — шапочник (азерб.).

Мамедов кончил читать, ему захлопали.

Коломийцев подошел к красноармейцам. Агаев представил его.

— Хорошие стихи, — похвалил Коломийцев. — Ваши?

— Нет, Гамкюсар из Нахичевани написал, знаете такого? Гамкюсар его псевдоним, а зовут Алигулу Наджафов.

— Не слышал.

— В Тифлисе в журнале "Молла Насреддин" работал. Вот за такие правдивые и смелые стихи мракобесы пристрелили его из-за угла.

— Да, слово правды — острое оружие. И вы хорошо делаете, что несете его людям…

Попрощавшись с красноармейцами, Коломийцев отправился на причал. "Встречу" уже разгрузили. Команда катера занималась ремонтом, готовила его в обратный рейс: через два дня он должен был уйти в Астрахань.

Вечером Коломийцев пришел к Агаеву в его полутемную комнату позади Ханского дворца. Положил на стол большой сверток:

— Это тебе. Пешкеш.

— Вай, Вания, зачем утруждал себя? — смутился Агаев, но тут же развернул сверток, и его глаза заблестели при виде маузера, часов со светящимися стрелками, хромовых сапог и синего шевиотового костюма. Как ребенок дорогую, давно желанную игрушку, разглядывал Агаев часы, послушал, как они тикают, надел на руку и потом часто поглядывал на них. Примерил пиджак — впору.

— Надену, когда праздник будет. — Он убрал костюм в комод, а маузер повесил на спинку кровати.

Сели ужинать. Кусок сушеной рыбы, размягченной над паром, несколько ленкоранских сладких луковиц, черствый лаваш — вот и весь ужин. Но каким вкусным показался он изголодавшемуся за день Коломийцеву…

Утром Коломийцев тщательно побрился, надел свежую сорочку и вместе с Румановым-Асхабадским отправился в персидское консульство, которое помещалось в двухэтажном доме против гостиницы "Москва". Перед высокой аркой стояли аскеры охраны. Коломийцев вызвал начальника охраны, велел доложить о себе. Тот быстро вернулся и повел их за собой. Со двора каменная лестница в два марша, с площадкой посередине вела на второй этаж.

"Удивительно, — думал Коломийцев, поднимаясь по лестнице, — как это англичане не требуют от Персии закрытия консульств в Астрахани и Ленкорани? Не потому ли, что эти консульства служат им ушами и глазами?"

В стеклянной галерее советских дипломатов встретил секретарь консульства. Скрестив руки на груди и низко поклонившись, он проводил их в зал и скрылся за противоположной дверью.

Немного погодя к ним вышел консул Садых Хаи в черном фраке, с орденом на груди, в белом жилете, стягивавшем тугой живот, в маленькой смушковой шапке, с любезной улыбкой на круглом лице, обрамленном черной бородкой. В его глазах Коломийцев уловил хорошо скрываемое удивление. Садых Хан, конечно, знал о назначении Коломийцева посланником, был оповещен о его прибытии в Ленкорань и все же смотрел на него, как на пришельца с того света.

— Уважаемый а гаи консул, я рвался в Ленкорань, чтобы засвидетельствовать вам свое глубокое почтение, — слегка поклонился Коломийцев.

Садых Хан смотрел так, словно не верил, что перед ним действительно Коломийцев, а не его двойник, и с улыбкой подумал про себя: "Очень наглый человек…"

— Мне поручена приятная миссия передать вашему народу и правительству искренние чувства дружбы советского народа и правительства, подтверждения коим изложены в ноте. — Коломийцев полуобернулся к Руманову-Асхабадскому, и тот начал читать ноту.

Садых Хан слушал внимательно, с большим интересом, особенно ту часть, в которой говорилось о щедром даре Советского правительства Персии.

— Прекрасно! Дар нашего северного соседа и брата велик, как он сам. Мое правительство будет радо принять вас в Тегеране.

"Ну, положим, не очень…"

— Я не дождусь дня, когда попаду в Тегеран. И если вы, агаи консул, поможете нам…

— О конечно, конечно! — Садых Хан распорядился заготовить письмо пограничным властям, предлагая им оказать миссии всяческое содействие при переезде границы. — Я сегодня же сообщу моему правительству, чтобы оно приготовилось к встрече.