Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

8. Если бы то, что в ходе нашего мышления мы имеем повод рассматривать и трактовать как единое, целостное представление и что предназначено входить в наши суждения в качестве составной части, можно было воспроизвести просто при помощи неделимого акта представления – все равно, наглядного представления или соотносящего мышления; и если бы то, что вообще может стать предметом нашего акта представления, было легко обозримым замкнутым множеством таких простых объектов, которые, благодаря резким различиям, разделялись бы так, что при переходе от одного к другому совершаемый нами шаг столь же легко и точно доходил бы до нашего сознания, как переход от одного к двум, от двух к трем, – тогда логическая работа образования понятий исчерпывалась бы указанными функциями и согласующимся наименованием; тут нужна была бы лишь сила памяти, которая сохраняла бы однажды добытое обозрение. Если бы мир наших представлений был, например ограничен 12 простыми тонами октавы, то с указанием каждого отдельного тона и его надежного различения от остальных, которое предохраняло бы от всякого смешения, дано было бы все то, благодаря чему наши представления могли бы возвыситься до определенности понятий; и вместе с представлениями об отдельных тонах и с сознанием их различий нам был бы дан в неизменном порядке весь материал наших понятий.

Однако ни то ни другое предположение не соответствует действительности. Первое – потому, что то, что мы трактуем как единое представление и что мы обозначаем одним словом, как правило, может быть разложено на несколько различимых элементов и являет собой сложный продукт, образованный из более простых представлений, которые могут удерживаться сами по себе. А благодаря этому, с одной стороны, затрудняется удержание, ибо для удержания сложного представления необходимо как удержание отдельных элементов, так и способа их соединения; с другой – различению ставятся более определенные и более трудные задачи, именно поскольку сложное в одних своих элементах может быть сходным с другим, в других может быть от него отличным. Если, например, я хочу удержать с сознанием представление о лошади, то это возможно лишь благодаря внутреннему копированию, когда я часть за частью связываю в определенном порядке составные части наружного облика. Если я хочу различать это представление, то в большинстве частей оно оказывается согласующимся с представлением об осле и лишь в некоторых оно, несомненно, от него отлично.

Точно так же и второе предположение не соответствует действительности; ибо повсюду в том, что накопилось в нашем воспоминании, мы наталкиваемся на ряды незаметных переходов, благодаря которым стушевываются те резкие перерывы, которые в других случаях благоприятствуют стремлению определенно фиксировать наши представления. И непрерывность эта касается как более простых элементов наших представлений, так и более сложных образований. В области цветов красное путем незаметных оттенков переходит через фиолетовое в голубое, через оранжевое в желтое, через розовое в белое, через красно-бурое в коричневое. В области пространственных величин и форм имеет место подобная же непрерывность и благодаря этому возникает безграничное многообразие едва различимых объектов, которое делает невозможным их обособленное фиксирование, как невозможно удерживать всех их в их различиях. Так же обстоит дело и с самими наглядными вещами. Повсюду по мере расширения нашего знания между первоначально надежно различающимся втискиваются промежуточные звенья – между снегом и градом, между деревом и кустом, между лошадью и ослом, между негром и европейцем.

§ 41. Анализ понятия на простые элементы

Так как большая часть наших представлений оказывается сложной, т. е. она возникла благодаря различимым актам, то фиксирование их содержания может производиться только посредством сознательного фиксирования их элементов (признаки, частичные представления) и способа их синтеза. Всякое выраженное в понятии определение содержания представления предполагает, следовательно, прежде всего анализ на простые, далее не разложимые элементы, который вместе с тем должен установить форму их синтеза.

Этот анализ мог быть достигнут вполне лишь на основе исчерпывающего уразумения законов образования наших представлений, которое одно только могло бы вместе с тем обеспечить согласие этих элементов у всех мыслящих. Но анализ этот никогда не может прийти к совершенно изолированным элементам как продуктам таких функций, которые были бы независимыми друг от друга, – он всегда приходит лишь к системе сопринадлежных и соотносящихся функций, которые вместе с тем заключают в себе различные формы синтеза многообразного. Те функции, посредством которых мы мыслим логические категории (единство, различие, тождество), связываются с формами наглядного представления пространства и времени; обе вместе в области того, что мы мыслим как сущее, соединяются с реальными категориями (вещь, свойство, деятельность, отношение), а все снова с наглядно данным содержанием нашего непосредственного чувственного или внутреннего схватывания. Выраженное в понятии завершение наших представлений предполагает полную систему этих элементов.

Поскольку в области наглядно данного предлежит безграничное многообразие представлений, которые отделены друг от друга незаметными различиями, постольку выраженное в понятии фиксирование должно ограничиться установлением определенных границ в постепенном потоке различий.

1. То требование, которое вытекает из первых, в § 40, 8 приведенных фактов, из сложности объектов представления, обычно для традиционного учения о понятии. Оно учит, что мыслимое в едином, одним словом обозначенном представлении следует определять посредством признаков, что понятие нужно разлагать на его частичные представления или частичные понятия. Эти последние мыслятся в понятии и образуют его содержание. Так, в понятии «золото» мыслятся признаки «тяжелый, желтый, блестящий, металлический» и т. д.; в понятии «квадрат» мыслятся признаки «ограниченная, четырехсторонняя, равносторонняя, прямоугольная плоская поверхность»; в понятии «убийство» – «противоправное, преднамеренное, обдуманно выполненное умерщвление человека». Совокупность этих признаков образует содержание понятий «золото», «квадрат», «убийство». И это содержание изображается, конечно, как сумма или как продукт отдельных признаков. Дальнейшая задача различения почитается уже выполненной вместе с этим разложением на признаки. Ибо признаки должны являть собой именно то, чем различные представления отличаются друг от друга⁸³.

В то же время самые примеры эти, как обыкновенно полагают, упраздняют уже вопрос о том, откуда именно получается возможность различать отличные признаки в целом представления. Равным образом уже неоднократно – наиболее детально Тренделенбургом – подчеркивался недостаток ближайшего определения того, в каком именно отношении стоят друг к другу признаки, являются ли они все однородными, и если нет, то каково их различие, безразличны они друг для друга или они находятся во взаимной зависимости; в каком отношении стоят, наконец, частичные понятия к целому. Ибо обозначение их частичными понятиями или частичными представлениями, которое заимствовано от пространственных или временных отношений, может быть ведь только образным; ведь частичные представления не должны быть, например, представлениями о частях целого (как представления о голове, шее, туловище и т. д. как о частях какого-либо животного), которые к представлению целого стояли бы в том же самом отношении, как части к целому, а составными частями представления, как отдельные свойства вещи и т. д.

2. Возможность разлагать данное представление на части или признаки может, в конце концов, основываться лишь на том, что представление это возникло из различных элементов путем различимых функций. Если бы оно было первоначально чем-то простым, то чтобы произвести его, для этого не потребовалось бы один, два, три: тогда разложение не имело бы для себя точки приложения и было бы лишено всякого права. В лучшем случае оно являлось бы насильственным разрушением.

Действительно, те представления, о каких обыкновенно прежде всего мыслят при этих суждениях, суть представления о наглядных вещах, возникших благодаря бессознательно выполненному синтезу. Они противостоят нашему сознанию, как готовое целое. Но психологический анализ с полной убедительностью может доказать те процессы, посредством которых из отдельных элементов впервые возникает целое. Не сразу, не путем какой-то волшебной передачи или механическим путем психической фотографии проникает образ яблока сквозь ворота наших чувств на ту доску, на которой изображены наши представления. Анализ чувственного восприятия показывает, как ощущение цвета должно быть связано с движениями глаза, следящими за очертаниями; как перспективный образ должен быть связан с другими, эти последние – с отдельными, внутренне объединенными и преобразованными в стереометрический образ осязательными ощущениями руки; как одна психическая функция должна преобразовать ощущения в представление внешнего предмета, а другая должна указать ему его место в пространстве; как представление этой видимой и осязаемой вещи обогащается обонятельными и вкусовыми ощущениями, отношение которых к видимому и осязаемому предмету, в свою очередь, предполагает особенные функции, выражающиеся в комбинации впечатлений из различных чувственных областей; и как, наконец, благодаря частичному повторению таких впечатлений и их непрестанному восполнению воспроизводящим представлением, наконец, благодаря их ассоциации со словом для нас становится обычным при слове «яблоко» повторять внутренне как бы в сокращенном виде указанные процессы с такой быстротой и верностью, что результат стоит готовым перед нашим внутренним взором, – и мы не сознаем даже его образования.

3. То же самое, что имеет силу относительно представления о вещах, применимо также и к представлениям о свойствах, длительностях, отношениях. «Равносторонний» есть сложное представление, ибо оно предполагает прежде всего схватывание отдельных сторон (и чтобы познать линию как сторону, – для этого необходимо представление об отношении), затем их измерение и суждение, что они равны. Равным образом представление о движении – этой наипростейшей деятельности – нуждается для своего возникновения в схватывании различных мест и перехода от одного к другому. Представление об убийстве, представление отношения, включает помимо соотносительных пунктов последнего, убийцы и убитого целый ряд определений, сознательное и обдуманное намерение одного, его поступок, эффект последнего, состоящий в уничтожении жизни другого; оно возможно, следовательно, благодаря ряду таких актов, которые только и создают целое. Вдвойне применимо это к таким представлениям, в которых целый ряд самостоятельных объектов мыслится связанным посредством одного или нескольких отношений, – к так называемым коллективным, собирательным понятиям в самом широком смысле: «народ», «семья» и т. д.

4. Насколько простирается сложность, настолько фиксирование представления может совершаться лишь таким образом, что сознательное внимание направляется на отдельные элементы и на способ их синтеза. Предпосылкой всякого образования понятий служит, следовательно, с одной стороны, анализ на простые, не поддающиеся дальнейшему разложению элементы, а с другой – реконструирующий из этих элементов синтез; причем и сама форма синтеза в свою очередь может быть названа в более широком смысле элементом понятия и признаком последнего. В дальнейшем так она и будет называться.