Локи все-таки будет судить асгардский суд?

— Как говорили немцы, — вздохнула Беркана, жуя уже третью водоросль, на этот раз, правда, сладкую. — Ты думаешь, что и в самом деле нет надежды? Но разве раньше артефакты не изучали без сопроводительных материалов?

— Ты так юна, прелестное дитя, ты так юна, что, кажется, не знаешь, что Каскет не совсем обычный артефакт. Душа и сердце, разум Ётунхейма — вот суть его. Он был рожден от мира иль мир рожден был им? Ответа нет, иль я его не знаю, — Лагур говорил жутко монотонно, и на мгновенье не желая оторваться от книги, так что, будь на месте Берканы кто-то другой, он бы давно обиделся на явное пренебрежение, выказываемое естественником. Ну да девушка знала своего собеседника очень давно и понимала, что по-другому он не умеет.

— Я все же очень надеюсь, что ты ошибаешься, — заметила она. — Я надеюсь, что Ивар и его … брат, — добавила она спустя секунду, — найдут способ вычислить формулу Каскета.

— Не верю я, но коли веришь ты, то, может, боги будет благосклонны? — отозвался Лагур, неаккуратно переворачивая страницу, заминая краешек и не обращая на это внимания.

— Darf ich noch eine Frage stellen{?}[Я могу еще спросить тебя?]? — Беркана замялась. Она хотела рассказать то, чем еще ни с кем не делилась, потому что была уверена, что ей не поверят. Ведь речь шла не о науке и не о магии, а, скорее, о совпадении, которое больше походило за заговор темных сил.

— Тебя я слушаю.

— Скажи, как ты относишься к тому, что я встретилась с Локи? — Беркана выпалила вопрос на одном дыхании, а потом продолжила уже более спокойно. — Меня здесь всегда называли Одиндоттир, и я была согласна. Я ведь знала, что никогда не встречусь с тем, кто носит это родовое имя по праву рождения. Но теперь мы с ним даже работаем вместе. Наверное, ему очень неприятно, что меня называют дочерью Одина. Но не в этом суть. Послушай, Лагур, тебе не кажется, что это… символично, — Беркана с трудом подбирала слова. — Дочь Одина встречается с сыном Одина в месте, где ни один из них не должен находиться. Vielleicht, ist das ein Schicksal{?}[Может быть, это судьба?]? Зловещая судьба? — добавила она тихо.

— Никто не знает прихотей судьбы, — Лагур говорил столь же спокойно, сколь и раньше: волнение девушки совсем не передалось ему, а, возможно, он его даже не заметил. — Кто знает суть, кто знает, что к чему? Боишься ты разгневать сына бога, но зла тебе он здесь не причинит. Он словно зверь, он словно пташка в клетке.

— Я тебя совсем не понимаю, — замялась Беркана, шаря рукой по пустой тарелке. — Ты прав, он пугает меня. И еще больше меня пугает сам Один. Я же не говорила никому, — Беркана нагнулась ближе к Лагуру и зашептала, едва не касаясь своими губами его уха. — Вождь водил меня к нему. Когда он спал, — лицо Берканы покрыл легкий румянец, на который Лагур мог бы обратить внимание, если бы хотел. — Он выглядел так ужасно. И Хагалар тогда сказал мне, что «Ты всегда мечтала о семье, о красивой жизни, о замках и собственных лошадях, так взгляни на того, кто имел все это. Чем выше ты залезешь, тем больнее будет падать». И я поняла его, — Беркана сделала паузу, ожидая хоть какой-то реакции, но её не последовало. — Я всю жизнь завидовала, думала только о магии, которой у меня не было, о науке, которая мне не покорялась. Я все время стремилась к чему-то большему, к чему-то, чего не могла достигнуть в силу пола, или возраста, или положения. Я ослушалась мать, и теперь вынуждена находиться тут. Одна. Не подумай, что я жалуюсь, — Беркана запнулась, собираясь с духом и мыслями. — Я благодарна Вождю за то, что он привез меня сюда, а не повесил, хотя был вправе. Он столько сделал для меня и продолжает. Но моя жизнь… Я думала, что моя жизнь — это книги, это магия людей, это исследования. Я думала, что когда-нибудь смогу погрузиться в атмосферу этой страны изгнанных. Здесь ведь совсем не плохо, никто никого не притесняет, никто не страдает от голода или еще от чего. А размеры деревни столь велики, что и надобности нет выходить в жестокий мир настоящего Асгарда. Но все это не так. За те двести зим, что я здесь, я так и не обрела счастья. У меня нет семьи, и я не могу здесь завести её. Мне кажется, я была бы хорошей матерью, не женой, но я не смею даже думать об этом. Я думала, что справлюсь, но теперь я понимаю, что обманывала сама себя. И вдруг я оказываюсь рядом с Локи. Ты не понимаешь, что он для меня значит. Его родовое имя — мое прозвище. Ты не поймешь, но мне кажется, что мы связаны. Когда я смотрела на него в тот день, когда он спал после пыток, я должна была, как девушка, чувствовать жалость и сострадание. Даже Вождь ведь жалеет его. А я чувствовала только брезгливость. И к нему, и к Одину. И вот теперь мы должны будем работать вместе. Это мой шанс, казалось бы, но я не хочу им пользоваться. Детей царя положено почитать как самого Одина. Любить, боготворить, так все делают. А я не могу. Я совсем запуталась в своей судьбе!

Беркана резко замолчала. Она понимала, что не сказала ничего путного. Она понимала, что её слова слишком сумбурны и напоминают бред больного, на который не стоит обращать внимания, скорее, отнестись снисходительно. Но девушке очень хотелось, чтобы кто-то если не понял её, то хотя бы выслушал. И пусть этот кто-то не будет тем, кто потом расскажет её тайны каждому встречному.

— Твои слова туманны, дочь Вотана. Как чувствуешь ты, так и поступай. Любить должны мы Фрикку, ведь прекраснее на свете девы нет, — откликнулся Лагур.

Беркана замерла, ожидая продолжения речи. Она столько всего наговорила и только ради какого-то десятка слов? Нет, Лагур не может так её обидеть.

— Но знай одно, прелестное дитя — твои слова для многих символичны. — продолжил естественник. — Не место здесь тебе, не место и ему, не место многим — но исхода нет. Вернее, «не было», так стоит уточнить… Так знай же, что не все здесь добровольно, не все хотят здесь жить вот так, как я. Наука для немногих здесь богиня… Все жаждут перемен, как страждущий в пустыне, томимый жаждой, грезит о воде…- Лагур на мгновение замолчал, переводя дыхание. — О дитя, тебе страшиться Логе должно! Он бог, пускай в изгнанье, в нем есть сила, в нем вера есть в себя, опасен Логе! Но тени… о, опасности страшней от тени, чем от Логе! Вокруг него сгущается гроза… Он — в центре сил, что могут все разрушить, весь мир, подобно морю, всколыхнуть! Всмотрись же пристальнее в мир, тебе знакомый! Видишь? Нет единства в нем… Тебе сейчас открыты две дороги, и выбор твой тебе определять… Но помни, дочь Вотана, что ошибку жизнею придется оплатить. Повесить могут, коль не угадаешь, где быть тебе положено, дитя.

Лагур резко замолчал и захлопнул книгу. На опустошенную тарелку он не обратил никакого внимания. Его подслеповатые глаза обратились к лучинке, которая догорала, чуть опаляя его пальцы. Он медленно поднес левую руку к лицу, задул слабый огонь. Беркане в нос ударил резкий запах дымка от потухшего дерева, заставляя морщиться. Девушка пыталась осмыслить слова своего собеседника. Более всего они напоминали ей пророчество: столь туманные, непонятные, расплывчатые, и, как казалось на первый взгляд, безумные. Забытое чувство голода, между тем, дало о себе знать. Рассудив здраво, девушка решила, что после таких признаний недурно и поесть чего-нибудь более существенного, чем водоросли с приправами, и потянулась к жареному лебедю.

Кроме столовых в поселении существовал еще один тип заведений, предполагавший разговоры по душам и заведение новых знакомств без ущерба основному их предназначению. Это были библиотеки. Где, как не в них, можно было встретиться с асом, занимающимся твоей же проблемой? Где, как не в них, можно было посмотреть архивы, сохраняющие подробнейшие отчеты о работе в самых разных областях науки? В дневное и утреннее время библиотеки использовались для чтения книг, в вечернее и ночное — для разговоров на научные и околонаучные темы. Почти каждый вечер там можно было увидеть одну или несколько групп асов, тихо обсуждающую что-то и записывающую какие-то особо ценные выводы. Вторгаться в личное пространство исследователей, спрашивать что-то, не относящееся к делу, и просто отвлекать было не принято. Это в чужой лабораториум можно ворваться даже посреди эксперимента, а в библиотеках обсуждались по-настоящему важные дела, требующие тишины и полной сосредоточенности.

Почти все библиотеки поселения состояли из двух помещений: в одном днями и ночами переписывались и перерисовывались книги, прибывавшие со всех уголков девяти миров. В последний год, правда, новых поступлений не было, чему переписчики были несказанно рады. Наконец у них появилась возможность обработать те горы книг, что скопились за прошлые годы. Оставшиеся без работы логисты активно помогали, переводя книги на язык Асгарда, а порой и переписывая.

Во втором помещении располагались сундуки с книгами, а также множество столов и плетеных кресел, установленных таким образом, чтобы ученым было легко и комфортно работать. Множество каминов давало достаточно света и тепла для работы в самые трескучие морозы.

В один из ранних зимних вечеров в библиотеке расположились трое мужчин. Они сидели молча и, казалось, наслаждались причудливой игрой огня в камине. Только один из них иногда нервно оборачивался, поглядывая на дверь. Последнее, четвертое кресло, казалось, ожидало того, кто удобно расположится в нем, чтобы понежиться в тепле очага.

Когда мужчина оглянулся в пятый раз, покусывая губы и барабаня пальцами по подлокотнику кресла, дверь отворилась, и в библиотеку вошел Ивар, неуклюже стряхивая с себя снежную крупу. Он немного опоздал на встречу, потому что ему требовалось закончить расчеты для одного из трех фелагов, в которых он состоял. Кивком поприветствовав собравшихся, он с облегчением отметил, что на брата многодневные бдения в библиотеке никак не повлияли. После той полуссоры почти месяц назад Раиду заперся в библиотеке, грубо заявив Ивару, что пока он не найдет нужной информации о рентгене, все фелаги могут о нем забыть. Ивар попытался, было, возразить, что есть обязанности, которыми нельзя пренебрегать, что им нужно найти информацию о таинственном Каскете, но в ответ услышал столько нелестных эпитетов в адрес всех жителей поселения, что предпочел не спорить, а заняться поисками самостоятельно.

С братом, определенно, творилось что-то странное с того самого дня, как он впервые увидел младшего царевича. Никогда раньше Раиду не ходил один, они с Иваром всегда были вместе, составляя идеальную команду и идеальную защиту от внешнего мира. А потом появился Локи, их шанс на спасение. Ивар понимал, что Раиду заботится, в первую очередь, о нем, но его очень беспокоило, что брат не приходил даже ночевать. Лежа в одиночестве на нарах ранним утром, когда большинство обитателей их дома укладывалось спать, Ивар думал о том, что если брат и в самом деле будет бодрствовать все время, то это плохо скажется на его здоровье. Он спрашивал у прочих обитателей дома, не приходил ли Раиду спать днем или вечером, и некоторые отвечали, что порой он появляется в доме, чаще всего днем. Спит пару часов, а потом, даже не приведя себя в порядок, уходит, едва не спотыкаясь на ровном месте. В столовых его видели еще реже, что тревожило Ивара ещё сильнее. Один раз брат уже лишился всего ради него. Распрощался со свободой, с семьей, с родными, только бы не бросить его одного в глуши изгнания. И вот он опять рискует всем: ковром стелется перед младшим царевичем Асгарда.