Лора

– Она тебе не нужна, – продолжил Белен, повышая голос.

«Она?» Лора похолодела.

– Спроси себя, почему она согласилась помогать тебе, почему пришла к тебе сейчас, когда ты так близок ко всему, о чем мечтал, – умолял Белен. – Они с сестрой планировали убить тебя и остальных новых богов, а теперь она хочет выразить почтение? Она хитра – присвоит твой план, заберет ее и убьет тебя. Она уничтожит тебя, отец. Пожалуйста…

– Отец? – повторил тихий голос.

Афина стояла на краю светового круга, отбрасываемого фонарем, и ее глаза мерцали в полумраке.

Задохнувшись, Белен резко обернулся.

– Отец? – снова повторила Афина. – Мой великий господин, я бы никогда не подумала, что у кого-то, столь могущественного, как ты, может быть такой сын – трусливый и слабовольный.

Сжимая в руке дори, Афина двинулась к Рату. На ней была короткая церемониальная туника чистейшего белого цвета, и кожа тоже покрыта мерцающим золотом. Тяжелые доспехи не уступали вооружению нового бога, а шлем с белым плюмажем был усыпан чем-то похожим на бриллианты и сапфиры.

У Лоры захватило дух от ненависти, и ярость кипящей лавой вырвалась наружу.

Все вылетело из головы: зачем она оказалась здесь и почему было так важно сейчас сохранять выдержку. Она помнила лишь об унижениях, которым Рат подвергал ее семью в стремлении уничтожить род Персеидов, его страстное желание уничтожить и Лору, когда та была еще всего лишь маленькой девочкой. Ее взгляд был прикован к их лицам: того, кто мечтал расправиться с ее семьей, и безжалостной богини, которая сделала это.

Расправив широкие плечи, Рат наклонился к Афине. Он схватился за шлем, но другая рука метнулась к висевшему на боку мечу.

– Она предаст тебя, она погубит тебя, как погубила всех остальных, – с нескрываемым страхом проговорил Белен. – Послушай меня – она тебя обманула! Она тебе не нужна!

– Я никогда не лгала, – холодно возразила Афина. – Великий Рат и я – мы всегда были предназначены для этого. Так было предначертано: встреча старого мира и мира нового. Первый Арес был слабым, слишком вспыльчивым и безумным – из всех детей моего отца его ненавидели больше всего. Но теперь я нашла достойного партнера в войне – гармония его силы и моей стратегии – и нового царя, перед которым можно преклонить колено.

Белен покачал головой.

– Это… это не может быть правдой…

– Ты обвиняешь меня во лжи?! – резко спросила Афина. – Мой господин Рат благосклонно рассказал мне о подлинном содержании предания, об истинном желании моего отца, и я обязана принести ему клятву верности. Я рада буду служить моему господину Рату, когда он совершит свое окончательное, истинное вознесение.

Желчь подступила к горлу Лоры. Даже зная о том, что совершила Афина, эти слова, этот вкрадчивый, приторный тон богини она воспринимала как новое предательство. Тогда, на крыше Лора открыла ей душу, не утаив ничего ни о своем прошлом, ни о своих страхах. Она поверила богине, потому что почувствовала в ней самой и скрытый гнев, и горькую обиду.

«Ты можешь называть это соучастием. Возможно, так и есть, – сказала тогда Афина. – Но я считала это борьбой за выживание».

Все это было спектаклем, но богиня добровольно опустилась до такого фарса.

– Сероглазая – мудрейшая из всех существ. – Рат раздулся от ее дифирамбов. Только самовлюбленный глупец мог клюнуть на такую грубую лесть. – Она доказала, что достойна служить мне… Но ты! Как ты смеешь? Мальчишка, который даже драться не может, осмеливается подвергать сомнению мое суждение? Смеет считать себя мудрее самой Афины?

Белен покачал головой, пятясь назад, пока не врезался в платформу.

– Мой господин, – начала Афина. Ее взгляд был прикован к Белену, и этот взгляд – свидетельство одержанной победы – был так хорошо знаком Лоре. – Как известно, все великие деяния должны начинаться с жертвы во имя благосклонности Зевса. Иначе они не будут успешны.

Новый бог повернулся к своему смертному сыну.

Лора застыла, хотя все в ней рвалось туда, где разыгрывалась эта страшная сцена.

Белен успел прошептать «Пожалуйста…», когда его отец, выхватив небольшой клинок из ножен на предплечье, перерезал ему горло.

Удар был такой силы, что кровь молодого охотника выплеснулась на стены платформы и на цистерну. Белен упал на землю, содрогаясь всем телом, пока бешеное сердце выкачивало из него последние капли жизни.

Рат смотрел, как тот умирает, и темное ликование разливалось по его лицу. Когда молодой человек наконец замер, он наклонился и положил руку на горло сына, покрывая ее кровью.

Афина наблюдала за всем этим – губы кривились в презрительной гримасе.

Поднявшись, Рат прижал ладонь к металлу цистерны. Отступив на шаг, он взглянул на темное пятно, потом медленно поднес пальцы к губам. К языку.

Он не обернулся, когда заговорил снова, но его слова разнеслись по всему туннелю.

– Дочь Персея.

«Останьтесь со мной», – в последний раз взмолилась Лора, вцепившись в ремни Эгиды, и вышла из укрытия.

– Как мило с твоей стороны, – сказал Рат, – принести последний дар своему богу.

53

Его голос скользил по коже подобно змее, пробуждая бессознательный, первобытный страх.

«Это враги», – прошипел голос в ее голове.

Лора крепче сжала ремни щита, представляя, как боги съеживаются перед ней, облеченной властью Эгиды. Но эта мысль не принесла ей удовлетворения.

«Нет, – подумала она. – Мне понадобится твоя помощь, но не для этого».

Лоре хватало собственной ярости и собственной силы, и она хотела, чтобы они боялись ее, знали, что именно она победит их.

Взгляд Лоры не дрогнул, когда она встретилась глазами с Ратом. Он засмеялся, когда она шла к ним с высоко поднятой Эгидой, держась за рукоять меча. Этот смех эхом разнесся вокруг них, усиливаясь, пока не превратился в рев. Лора отказывалась смотреть на Афину, но метнула в ее сторону косой взгляд, когда богиня заговорила.

– Как хитро ты придумал, мой господин, – елейным голосом произнесла богиня, – послать своего охотника, чтобы сообщить потомкам Одиссея ложные сведения.

У Лоры перехватило дыхание, в груди запылало.

– Я сделал то, чего не смогла ты. – Рат снисходительно кивнул. – Я вытащил маленькую сучку из ее укрытия и заставил принести мой щит мне.

Движение было легким, но красноречивым. Лишь только прозвучало «мой щит», Афина напряглась. Но, когда она заговорила снова, в ее словах не было ничего, кроме почтения.