Ловушка для «Осьминога»

В записке бывший Борис Кунин сообщал, что некоторое время не сможет увидеть Марину и девочку, но сердце его с ними… Впереди их ждут определенные испытания, но любовь все одолеет, они будут вместе. Марина может полностью довериться тому, кто передаст письмо, может быть, он снова доставит весточку.

Когда Марина прочла, уединившись в мансарде, короткое письмо Бориса, появился Матти, попросил письмо и сжег его на огне зажигалки.

– Это ведь неофициально пришло, – пояснил он. – Через кордон… Я не имел права брать… Не надо говорить о нем и посылке. Тогда смогу передавать и другие вести. – И Матти широко и доверчиво улыбнулся.

Этот прием – «открытый и добродушный парень, золотое сердце» – подействовал на Марину безотказно – ей стало легко и радостно, она поверила всему, что написал ее любимый…

Потом был обычный воскресный день на даче. Матти не отходил от Брониславы Иосифовны, делился рецептами скандинавской кухни, в меру возился с девочкой, вел с Андреем умные разговоры об исторической роли викингов, спорил о том, были варяги норманами или славянским племенем, и согласился со вторым положением – его отстаивал Колотухин-младший. Купались в озере, обедали.

Приехал Василий Дмитриевич Колотухин, да не один, привез бывшего аспиранта, человека на редкость компанейского. Николай Иванович буквально очаровал всех. Он сильным баритоном пел под гитару старинные и современные песни, рассказывал смешные анекдоты, отдал должное кулинарному искусству Брониславы Иосифовны и, что уж совсем удивительно, неплохо разбирался в современных достижениях косметики. Колотухин-старшкй только диву давался, глядя на майора.

Улучив минуту, Матти Бьернсон, которому пришел­ся по душе этот очень русский, по его мысленному определению, человек, спросил Николая Ивановича:

– Скажите, а вы тоже физик?

– Сейчас я скорее лирик, – улыбнулся Колмаков.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Рокко Лобстер отсиживался на Куршской косе. Он снимал в Ниде комнату в доме старой Луции Вахмейстер, с нею предварительно договорился посредник, даже не подозревавший, что оказывает услугу нелегалу из ЦРУ. Рокко заплатил хозяйке за полмесяца вперед, предупредив, что через неделю он точно будет знать, приедет ли к нему жена. Если да, то они пробудут еще две недели вдвоем.

Старая Луция Вахмейстер никогда ни о чем не расспрашивала постояльцев. Хозяйка резонно полагала, что жильцам не надо напоминать об оставленном ими большом мире, пусть от него отдохнут. Она и появ­лялась лишь тогда, когда в ней была действительная необходимость.

Чтобы не сорвать задуманную в «Осьминоге» и утвержденную в Лэнгли операцию, Рокко Лобстеру требовалось убедиться в том, что он, оказавшись на советской территории, не наследил. Одно дело, когда тебя возьмут в самом начале и смогут инкриминировать лишь незаконный переход границы, и совсем другое, если втянешься в операцию, поднимешь затаившихся слиперов, вступишь в контакт с теми, ради кого прибыл, навлечешь на себя компромат. Тогда и тебя изобличат как сотрудника ЦРУ, осуществлявшего шпионские дей­ствия на территории СССР, и людей за собой потя­нешь… Вот поэтому он и затаился, не отходя далеко от места высадки. Здесь, в малолюдной Ниде, легче выявить, не прицепился ли к тебе хвост. Пока не проверил, чисто ли у тебя за кормой, поведение должно быть безупречным, а по делу и пальцем нельзя шевельнуть.

И Рокко Лобстер исправно посещал пляж, в зависимости от погоды и времени суток бывал то на заливе, где вода теплее, то на море. Завтракал он дома, обедал и ужинал в кафе, что давало возможность внимательно изучать новых людей, появляющихся в зоне его внимания.

Через несколько дней, когда Рокко не обнаружил ничего подозрительного и постепенно запасся монетами достоинством в пятнадцать копеек – разменивать деньги на почте было неосмотрительно, – он как бы невзначай вошел в кабину телефона-автомата, связывающего Ниду с Вильнюсом, набрал номер. Когда абонент отозвался, Рокко спросил:

– Это Юозас Слуцкие?

– Нет, – ответил мужской голос, – вы ошиблись…

– Извините, ради Бога, – сказал Лобстер, повесил трубку и удовлетворенно вздохнул. Первый шаг был сделан. Названная им фамилия и слова «ради Бога» означали для того, кому звонил Рокко, что человек оттуда благополучно прибыл, участникам операции необходимо передать сигнал «Приготовиться».

Через три дня такого же внешне безмятежного, не­броского существования Рокко Лобстер вновь воспользовался междугородним телефоном-автоматом. На этот раз он позвонил в Ленинград и спросил Эрнста Ивановича, а на ответ: «Вы не туда попали» реагировал словами: «Простите, опять напутал с номером». Это означало: человек оттуда готов выехать на постоянное место пребывания.

Еще через три дня скромный жилец – не пьет, не курит, не приводит в дом подружек – рассчитался со старой Вахмейстер, не дожив до условленного срока нескольких суток.

– С отпуском у жены ничего не вышло, – пожаловался он хозяйке, – буду возвращаться. Заеду к теще в Москву, похожу по магазинам, и подамся в родной Оренбург – там догуляю… – С тем и распрощался.

Рокко Лобстер переправился на пароме в Клайпеду, но в Москву не поехал, а сел на поезд, следовавший кружным путем из столицы в Калининград. На поезде он доехал только до Советска. Далее добрался автобусом в город Черняховск, через который проходил фирменный поезд-экспресс «Янтарь». В поезде Рокко тщательно проверился. Он по опыту знал, что на железной дороге сделать это проще, чем где-либо. Одни и те же люди вокруг тебя в течение определенного времени, можно потаскаться по составу, отправляясь в ре­сторан или просто в последний вагон. Если хвост есть, начнет волноваться – вдруг ты решил уйти, – потянется за тобой и тем самым обнаружит себя.

Все было в пределах нормы, и относительно успо­коившийся Лобстер покинул «Янтарь» в Минске. Здесь он несколько часов перемещался по городу, соблюдая принцип «береженого Бог бережет», затем, предъявив в кассе Аэрофлота совсем не тот паспорт, по которому жил в Ниде, купил билет и вылетел в Таллинн.

Именно в этом старинном городе начиналась операция «Семейные каникулы».

II

– Вы помните о предложении мистера Ларкина каким-то образом повязать вашего крестника? – спросил глава резидентуры «Осьминог».

Джон Бриггс недовольно фыркнул: вечно передерживает этот квартерон – так Сократ, подразумевая четвертинки разных наций, которые объединились в Стиве Фергюссоне, стал называть про себя своего непосредственного шефа.

Он поднялся из кресла, взял с низкого столика высокий стакан с толстым дном, подошел к бару, встроенному в одну из стен кабинета Стива Фергюссона, и стал возиться с жестяными банками, составляя себе новую порцию фруктового коктейля.

Стив Фергюссон завидовал тому, что никакая сила не могла заставить его заместителя принять хоть каплю спиртного до восемнадцати часов, времени, с которого, по английской традиции, начинался вечер. Сам он иногда изнемогал от необходимости пить с утра до вечера, особенно в те дни, когда приходилось работать с Майклом Джимлином.

«Скоро вернется с норвежско-советской границы и не даст мне покоя», – с тоской подумал Стив, глядя, как этот англизированный пижон аккуратно наполняет стакан разными соками, кидает туда лед.

Джон Бриггс вернулся в кресло, отпил глоток коктейля и взял сигарету. Стив Фергюссон, щелкнув зажигалкой, поднес ему огонек.

– Благодарю вас, Стив, – сказал Джон Бриггс и, сделав затяжку, добавил: – Позвольте мне уточнить слова мистера Ларкина. Он сказал, что сотрудничество с такой незаурядной личностью, как Олег Давыдов, надо бы надежнее закрепить…