Лягушонок на асфальте (сборник)

Свекровь паралич разбил. Веди дом. Джу часто в разъездах. Теперь

физически он не работал. Отец называл его управляющим, а он себя -

погонялой, который служит у родителей за кормежку, вино и одежду. Мне и того

не доставалось. Я поизносила свои девичьи платья, даже неловко надевать.

Сказала свекру: «Батракам лучше живется...» Орал, что Россия - страна лентяев

и скотов и жаль, что Гитлеру не удалось ее растоптать. В тот же день она заявила

Джу, что уедет, если его отец не извинится перед ней и если не кончится их

бесправие... Джу клялся, что заставит отца извиниться, но не сделал этого. И все

осталось по-прежнему. Она целый день всходила в селеньице, где жили

украинцы. Одолжила у них на дорогу. Через месяц, когда свекор и муж были в

отъезде, спустилась с детьми в долину, оттуда улетела во Францию. Мать

плакала над ней, как над умирающей, так высохла и подурнела она за три года.

Следом явился Джу. Торопчины не приняли его. Она видела из окна, как он

слоняется по улице. Сама не показалась. Анн не пустила.

Бога нет. В этом она не сомневается. Но она верит, что сама жизнь творит

возмездие. Ровно через столько, сколько ей пришлось страдать, не стало на свете

ни свекрови - умерла от нового кровоизлияния в мозг, ни свекра - погребло

снежной лавиной в Швейцарии на курорте. Джузеппе прилетел в Жэф. Он был

уверен: коль пришли миллионы, то вновь придет и любовь жены. Но где ей было

взять любовь, коль от нее и пепла не осталось?

Он был взбешен. Хотел отсудить детей. Процесс затянулся. Все Торопчины

бедствовали, потому что нанимали адвоката. В конце концов, суд постановил

детей оставить у нее, с правом для Джузеппе заполучать их к себе в

каникулярные месяцы, а также с правом разрешать или не разрешать им выезд

из Франции. Чтобы этот пункт записали, он потратил много времени и денег:

узнал, что Торопчины ездят в Париж и там, в советском посольстве, хлопочут о

возвращении в Россию. Семья, разумеется, была в отчаянии. Невозможно ехать

без Анн и Мориса. Оставаться ради них во Франции - тоже трагедия. Сильней

всех хотелось в Россию отцу. И всякое дополнительное препятствие для кого-то

из семьи вызывало у него паническую тревогу. Он и так горевал, что во

Франции останется старшая дочь Елена и младший сын Бернар. Елена была

замужем за ненавистным всем Торопчиным украинским националистом

Пудляковским, выступавшим с антисоветскими статьями и речами. Бернар

принял наше подданство, однако остался в Жэфе: женился на очаровательной

француженке. И вдруг такое постановление суда, что вынуждена оставаться во

Франции и младшая дочь с детьми. Отец умер... Перед смертью он взял клятву с

Галины Евгеньевны и Сергея, что они уедут в Россию. Заставил поклясться и ее,

Наталью Федоровну, что и она выполнит его последнюю волю: уедет, как бы ни

было сложно, и непременно с детьми.

Уехали мать и брат. Она делала вид, что никуда не собирается. Подозревала,

что муж нанял шпионов. По совету адвоката рискнула вписать в паспорт Мориса

и Анн. Поехала. Дрожала, что муж узнает и что ее схватят в ФРГ и вернут во

Францию. Ночью, в самую глушь, таможенный полицейский, этакий громадина,

проверил у нее паспорт. Когда пересекли границу Чехословакии, все трое

торжествовали, пели, дурачились. После они узнали: Джу прилетел из Италии в

Париж. Но он опоздал на сутки. Шпионы не очень тщательно шпионили.

Пока Наталья Федоровна и Галина Евгеньевна поили Машу чаем, вернулись

Кира и Сергей Федорович.

Сергей Федорович подсел к приемнику. На чуточной громкости плутал в

суматошном эфире, натыкаясь на певцов, что-то машинно балабонивших под

джаз, на проливни скрипичной музыки, на разноязычных дикторов,

сокрушавших противников своих правительств.

Его рука замерла: издалека, сквозь цикадный шелест прорвался мужской

голос. Хриплый, гундосоватый, картавящий. Он почему-то не отталкивал. За

мелодией, которую он гнул, разглаживал, золотил, можно было идти в

безлунном лесу, как за лучом фонарика.

Сначала за спиной Сергея Федоровича встала сестра, затем - мать. Едва

голос затих, словно его утянуло туда, откуда он пробился, выпутываясь из

цикадного шелеста, Галина Евгеньевна, ее дочь и сын восторженно загалдели,

дробя «р» и говоря в нос.

Кира провела ладонями от щек к вискам. В этом жесте почудилась Маше

неловкость.

Через мгновение, ощутив за собой безмолвие, разом умолкли и муж Киры, и

свекровь, и золовка.

– Шансонье, - промолвила Наталья Федоровна.
– Скорей всего рабочий.

Транслируют из какого-нибудь парижского кафе.

Кира вздохнула.

В прихожей Наталья Федоровна, стоя рядом с Машей, приглашала ее

заходить и сюда на квартиру, и в техническую библиотеку. Маша помнила, что

дети Натальи Федоровны студенты, но воспринимала ее как подружку: так

просто, сердечно и ровно держалась с ней женщина.

Маша чиркнула ладонью о ладонь, щипками одернула платьице, а потом,

чувствуя губами свое отраженное дыхание, шепнула Наталье Федоровне на ухо:

– Вы счастливы?

Наталья Федоровна погладила Машу по голове.

– Еще бы! Но, конечно, не во всем. Ох, до того очаровательные волосы!

Неземные какие-то!

– Марсианские, - подсказала Маша.

– Я сразу догадался, что ты с Марса, - пошутил Сергей Федорович.

Мимо подъезда, вихляя с ноги на ногу, ехал сивый, который определился в

ее уме после встречи в березовой роще как начальник велосипедной ватаги.

Едва вошла в ворота, навстречу ринулась повернувшая с шоссе гончая стая

велосипедистов. Сверканье, перемеженье цветных пятен - футболки, жокейки,

шелест - и уже никого. А она-то подумала, что сшибут.