Любимый город

– Покомандовать хотите, сержант?
– неприязненно спросил тот, - Ну, командуйте взводом. По окончании расчета выступаем. Двигаемся скрытно. Передовые группы снимут вражеских наблюдателей. Сигнал - три красных вспышки фонариком стоп, три белых - продвигаться. В случае открытия огня действовать по обстановке. Ясно?

– Так точно, - ответил свежепроизведенный командир взвода и взял под козырек.

Полковник, не слушая его, уже шел дальше, отсчитывая очередную тридцатку.

Только теперь Астахов понял, что же так опечалило “сержанта-лейтенанта”. Если командиром взвода назначают каждого тридцатого… Но другого варианта не будет.

***

Началось все даже неплохо. До восхода луны успели выйти к передовой. Шли в первой волне. “Сержант-лейтенант” вел свой временный взвод странно - не выпадая из общей линии, но каким-то зигзагом. Не уходя далеко от возможных укрытий, сообразил Астахов.

Судя по фонарикам, дважды удавалось без шума снять немецких наблюдателей. Остановились в третий раз. “Сержант-лейтенант” вдруг зашипел “Ложись!” Астахов тут же упал, и секунду спустя одинокая фигура оторвалась от земли и с криком “Ура!”, со штыком наперевес бросилась вперед.

Астахов не успел даже подумать “Вот все и кончилось”, как все, действительно, кончилось. Загрохотал, плюясь огнем, пулемет из немецкого окопа и вся линия обороны словно вспыхнула - полетели в небо осветительные ракеты, заливав мертво-зеленым светом застывших людей, и тут же в эту массу ударили, не считая патронов, немецкие винтовки и пулеметы. Залечь не успел почти никто. Несколько разрозненных ответных выстрелов - и шедшие следом волны с криком бросились назад.

– Взвод! Ко мне!
– “сержант-лейтенант” орал в полный голос, и все равно за грохотом стрельбы его было еле слышно. Оказывается, он успел найти какую-никакую лощинку, а может, еще раньше ее знал. Астахов повторил команду и ползком втиснулся в укрытие. Не то мелкая лощина, не то просто большая яма была, на взгляд, глубиной с суповую тарелку, и густо заросла можжевельником. Лежать там было удобно, как в мотке колючей проволоки.

– Как немцы пойдут, лежать тихо! Не шевелиться! Не стрелять!

Не очень понятно было, чего он предполагал этой тактикой добиться, но своих идей ни у Астахова, ни у девчонок, ни у трех остальных членов маленькой группы, не было.

Немецкая цепь поднялась и двинулась. Судя по отдельным выстрелам, добивали раненых и гнали залегших, как зайцев. Уже когда стали слышны шаги, Астахов понял - ямка, где они лежали, на обратном от немцев склоне холмика, а с немецкой стороны заросла можжевельником по пояс. На танке не проехать. И, действительно, их укрытие обошли с двух сторон. Наверное, немцев ослепил собственный огонь, от чего они не заметили никого в зарослях. А может и просто не стали присматриваться, решив, что в эту колючку никто не сунется.

Совсем рядом что-то пролаяли по-немецки, в ответ помянули вроде бы черта, а следом фельдфебеля. Первый голос рявкнул что-то еще, всю фразу Астахов не понял, но слово “граната” в переводе не нуждалось.

Потом в кусты что-то с силой швырнули, он поднял глаза и замер: граната, немецкая “колотушка”, повисла на кустах почти над головой. Ее длинная деревянная ручка закачалась на жестких можжевеловых ветках, словно грозя пальцем.

– Вот и конец, - подумал он, не в силах оторвать взгляда от верной смерти. Прошло невесть сколько времени, когда “сержант-лейтенант” встряхнул его за плечо и зашептал

– Ну, лепила, ты фартовый! Да не смотри ты на нее, не взорвалась. Живо, за мной, бегом. Не отставать. Я залег - все легли. Я побежал - все побежали. Не стрелять!

И двинулись. Где бегом, где ползком, сержант вел их группу так уверенно, будто накануне прошел этот маршрут днем. Когда поднялась луна, они были в добром километре от передовых немецких окопов. Вышли ввосьмером. За “сержантом-лейтенантом” пошли тот самый связист да два техника с аэродрома. За Астаховым - три девчонки.

“Неужели мы одни вырвались?” - подумал он и словно в ответ где-то в ночи - с непривычки не определить расстояние - бухнула граната и захлопали выстрелы. Потом свистнуло рядом и с отвратительным чмокающим звуком две пули нашли цель. Связист, поспешавший следом за Астаховым, будто споткнулся на бегу, налетев на него с размаху. Не застонал, не вскрикнул, только зашипел от боли, прижимая к груди простреленную руку. Пришлось хватать его и следующие пару десятков метров волочь чуть не на себе. В чахлом перелеске остановились. Связист сразу сполз на землю, и сел, ноги его не держали совершенно, хотя ранение вроде было легким. И тут же из посеченных осколками зарослей, пригнувшись, выскользнула Карина с Верочкой на руках. Она действительно, похоже, многое могла, эта неразговорчивая девчонка, умеющая стрелять. Шла бесшумно и легко, даже дыхание не сбила. Раненую несла перед собой, бережно, как ребенка. Астахов полез в сумку за индпакетами - три штуки он сохранил на случай прорыва.

Верочка была плоха, с первой секунды ясно. Пуля в грудь, даром что на излете. “Слепое. Что там Алексей Петрович говорил про расстояния? Издалека стреляли, понятно”. Обнадеживало то, что она оставалась в сознании. Девичья стыдливость еще пересиливала в ней боль, когда разрезал гимнастерку, попыталась прикрыть грудь рукой. “Тихо, тихонько. Меня бояться не надо”. Закрыл пневмоторакс оболочкой от пакета, наложил тугую повязку. Но дальше только нести, сама идти не сможет. “Бросьте меня, - едва слышно проговорила Вера.
– Вы не дойдете из-за меня”. “Дойдем. Помолчи пока, разговаривать тебе… вредно”.

Связисту можно сказать повезло. Пуля вошла ниже локтя, кажется, даже кость не перебило. На всякий случай из двух штыков от карабинов Астахов сделал шину и подвесил руку. Косынка в сумке оставалась. Ходячий, уже хорошо.

“Сержант-лейтенант” не торопил, только зубами скрипел, видать, мысленно считая каждую потраченную секунду. Потом подобрал брошенные Астаховым белые упаковки от индпакетов, посмотрел строго и скомандовал: “За мной”.

Остаток ночи то шли, то ползли, то лежали. Казалось, “сержант-лейтенант” гоняет их кругами по одному месту, но нет - луна светила, как прожектор, и было видно, что двигаются они от ловушки Херсонеса, медленно, но уходят. Ни разу не поднявшись на холм, понял вдруг Астахов. Чтобы не заметили.

Несколько раз где-то в отдалении вспыхивала короткая стрельба. Не разобрать ночью в холмах расстояние, но не рядом. Видать, таких же, как они, прорвавшихся, немцы вылавливали и добивали. А потому надо было идти, не дать добить себя. На рассвете, когда даже у самых крепких ноги еле шевелились, а в груди горело огнем, случилось почти чудо - вышли к маленькому журчащему ручейку.

– Не задерживаемся, - прохрипел “сержант-лейтенант”, - пить понемногу, вода холодная. Фляги промыть и набрать. Головы и обмундирование смочить. Но не задерживаемся. Не ровен час, след найдут да собачек пустят. Привал… - он пошевелил губами, словно споря с самим собой, - привал сорок минут. Девочки, имеете время поспать.

Заснули, едва напившись, все, кроме Астахова да “сержанта-лейтенанта”. Тот пошарил в вещмешке, вытащил пригоршню сухарей. Разделил на восемь частей, одну подвинул Астахову.

– Вот так, лепила. Пока не померли. Что у нас с ранеными? Один легкий, один тяжелый? Сколько твоей девчонке осталось, если без хирургии, и сколько с хирургией? И что у тебя в сумке так лязгает?

– Связист к вечеру, максимум, к утру, затяжелеет, - ответил Астахов, - Ранение слепое, обмундирование в рану вбило. Вдобавок еще обезвоживание и усталость. Задело несильно, а шатало его - ты видел, будто враз пол-литра крови потерял, хотя там и двухсот не натекло. А Вера… Ее, если по уму, уже оперировать надо. Когда начнется нагноение - не знаю, в любой момент может. В Балаклаве больница, я ее наизусть знаю. И где окно можно снаружи открыть. Доберемся - Оленька проассистирует, шанс приличный. А сроки… они все условные. Может, через час-два затяжелеет. Может, еще сутки продержится. Только б немцы в больничке нашей госпиталь не развернули. А вот поставили бы только часовых у входа, чтоб свои не напакостили… - Астахов не заметил, как в мыслях уже выдавливал окно, через которое пару лет назад какой-то пьяница пытался пролезть за спиртом.

– Понял. Ты, лепила, очнись пока. Нам до Балаклавы если сутки - считай повезло. Эх, немощь наша боевая, полтора бойца, двое раненых…

– Пулемет бы…

– Ну ты загнул, лепила, - собеседник скривился.
– Это тебе не клистир, тут уметь надо! Пулемет - это наука. Ты из него стрелял хоть раз? Я вот на учениях только. Ну перли бы мы сейчас эту дуру железную по горам, толку? Патронов все одно на пол-ленты не хватит.

– Да… как плохая винтовка.

– Что, не у меня первого пулемет просишь?
– сержант помолчал.
– Слушай, а что я все “лепила” да “лепила”? Звать-то тебя как?