Любимый город

– Пойду я, Игорь Васильевич, - вздохнул водитель, кажется, совсем растерявший военную выправку и правила общения, - Лихом не поминайте. Будем живы - свидимся, - он поправил карабин и побрел за командой. Астахову почти пришла в голову какая-то красивая мысль о героизме, решимости, воинском долге и так далее, но ни сил, ни желания собрать ее во что-то законченное уже не хватило.

Рядом еще гремело, это держалась тридцать пятая. Говорили, что к причалам возле батареи подошли два не то "охотника", не то тральщика. Кто-то уверял даже, что эсминцы, но такое ляпнуть мог лишь совершенно сухопутный человек. Корабли, какие бы ни были, попытались забрать людей с причалов возле нее, но причалы те рухнули, не выдержав напирающей толпы. Тральщики принимали людей со шлюпок и плотов, кто-то добирался вплавь. Это нельзя назвать эвакуацией. Но люди на берегу все равно продолжали ждать.

Мелькнуло вдруг среди них знакомое лицо - Ленька, старый приятель еще по Балаклаве, так вовремя подвернувшийся два дня назад, когда еще прилетали самолеты. Старший лейтенант не сразу узнал Астахова, а когда заметил, только нервно дернул щекой.

– Поздно явился. Не будет больше самолетов. Амба, отлетались!

– Как не будет?!
– Астахов подскочил.

– А вот так! Неоткуда им взяться. Последние, что починить нельзя, вчера в море спихнули, - отвечал тот тусклым голосом, совершенно севшим, видимо, еще с того дня, - Полосу видал? Когда мы ее заровняем, чем?! Шрапнель сюда добивает. Комендант аэродрома наш, майор, ходу дал. Дня два уже. Я теперь за коменданта. Вот только самолетов нет, и бензина нет, и техников забрали всех. Так что я теперь - весь аэродром.

Ленька развел руками, то ли показывая беспомощность, то ли изображая самолет.

– А корабли?

– А что корабли?
– тот обвел рукой сгрудившихся у берега людей.
– Столько народу… На чем их теперь? Не будет кораблей, - повторил он безо всякого выражения, равнодушно и устало, видимо, Астахов был не первым и даже не десятым, кому он сегодня об этом говорил.
– Нас скоро не будет. Всё.

Старший лейтенант медленно опустился на каменную осыпь и сел, сделавшись донельзя похожим на забытую заводную игрушку, чей механизм исчерпал последние обороты. Голова его бессильно повисла, опустившись на грудь, плечи ссутулились.

Астахову захотелось как-то встряхнуть его, да хоть выругать, лишь бы не сидел вот так вот, ожидая чего угодно. Кажется, даже если сейчас бомберы в небе зависнут, старый друг Ленька Сухарев не дернется, не попытается уйти в укрытие. Он будет сидеть и ждать. И видеть это непереносимо! Хотя вокруг с такими же отрешенными лицами сидят люди. Серые от пыли, в ржавых от крови бинтах, измотанные и безучастные ко всему. Еще сутки - и он сам не будет ничем от них отличаться. Потому что тоже ничего, ни черта не может сделать! Медикаментов нет. Бинтов - еле наскребли. Воды - скоро не будет. И эвакуации… матерь их через семь гробов, эвакуации тоже похоже не будет.

Но Ленька! Ленька, который так и остался старшим лейтенантом, хотя службу и знал, и любил - но не мог сдерживать эмоций и при докладах никогда не стоял по стойке “смирно”, а всегда усиливал слова жестами! Скорее уж можно было представить себе выключившееся в полуденном небе солнце, чем вот такого опустошенного, бессильного Леньку.

– Товарищ командир!
– откуда он появился, этот полковник, такой же запорошенный пылью по самую фуражку, но с заметными, нарочно протертыми шпалами в петлицах, да блестящим на груди орденом, - Немедленно возьмите пять человек при пулемете, - он указал на группу бойцов, шедших за ним, - усильте оборону при капонирах.

– Старший лейтенант Сухарев! Есть!
– и Ленька вскочил, будто в его механизме опять повернули ключ.

– Вы!
– полковник требовательно взглянул на Астахова.

– Военврач третьего ранга Астахов!

– Товарищ Астахов, примите командование над санитарной службой сводного отряда Отдельной Приморской армии, - и полковник обвел рукой все, что осталось новому начальнику - маяк да капониры, в которые, судя по всему, тоже сносили раненых.

– Есть принять командование!
– он сначала вытянулся в струнку и козырнул, а потом осознал, что делает.

Отдельная Приморская Армия. Что ни осталось, а наше.

***

Внутри маяка люди лежали и сидели так тесно, что между ними невозможно было протиснуться. Но за ними ухаживали несколько женщин, гражданских, под командованием женщины-врача, как и Астахов, с одной шпалой в петлицах.

Несмотря на то, что в званиях они были равных, она отнеслась к его появлению как к тому, что теперь у нее есть хоть какое-то командование. А потому он выслушал доклад о том, что бинтов исчезающе мало, вода есть, но ее тоже мало, лекарств нет совсем. И тут же, на месте отдал единственные понятные распоряжения: найти, у кого еще осталась смена белья или хоть что-то чистое, что можно пустить на повязки. Подумал, что стоит попытаться хоть в морской воде отстирать бинты, чтобы был запас. Сообразить бы только, как это безопасно сделать. Помогал устраивать новых раненых на первом этаже маяка. Даже, уже машинально, прикинул, кого нужно будет оперировать в первую очередь, как только это станет возможно. И поправил себя мрачно: "если будет".

– Что-то ты, Игорь Васильевич, несчастливый командир получаешься, - пробормотал он себе под нос.

Остаток ночи сводный отряд, во всех смыслах слова сводный, потому что состоял из медиков разных частей, включая морские, да десятка гражданских, занимался тем, что пытался разместить раненых по укрытиям, которые днем спасут если не от налета, то от палящего июльского солнца. Искали воду и хоть какой-то перевязочный материал.

– Ты смотри, лепила!
– от группы бойцов, доставивших еще восьмерых раненых с рубежа обороны, отделилась вдруг чья-то фигура и в лунном косом свете разглядел Астахов знакомое лицо. Ну да, вот он, собственной персоной! Постоянный, можно сказать, пациент, давешний герой перестрелки с люстрой. Когда-то тетя Рая очень метко его “сержантом-лейтенантом” окрестила, так и запомнился, а имя - выскочило.
– Живой, надо же!

– Да, - говорить не хотелось. Ничего не хотелось.

– Пить, небось, хочешь? Держи. Марочное! Пока еще в городе дрались, на складе нашли. Все фляги залили, сколько было, - и “сержант-лейтенант” щедрым жестом протянул с десяток фляг на ремнях, висевших у него на плече одной связкой. Булькнуло так, что у Астахова прямо сердце в горло выскочило.

Наверное, в прошлой жизни он даже бы оценил букет. Но сейчас просто сделал большой глоток, исчезнувший в желудке, как на раскаленной сковороде, заставил себя заткнуть пробку и отрезал: - Остальное раненым.

– Да кто ж так пьет! Мелкими глотками, рот полощи, а то так ты хоть бочку выдуешь, а не напьешься. Глотни еще, мы поделимся, всех напоишь. Давно здесь?

– Сутки. Или двое. Вроде не трое… Давно, в общем.

– Вот и я давно. Но уже ненадолго. Попали мы с тобой, лепила, как хер в рукомойник. Ты вот что скажи - у тебя надежные и крепкие люди есть? Или один выскочил?

– Ты что затеял?!

– Тише! Ты за пистолет не хватайся, я не предатель, не пьян и не спятил. Прорываться надо и уходить, - отчеканил “сержант-лейтенант” торопливым злым шепотом, - Здесь сидеть - только помирать задешево. Не сегодня - завтра додавят нас и “напрасно старушка ждет сына домой”, даже похоронку посылать некому будет. А у меня к этим гадам еще счет не закрыт!

– Эвакуация же… - слова не шли с языка. Но то, что говорил сейчас “сержант-лейтенант” выглядело до ужаса разумным. Подтверждающим самые скверные опасения.

– Ошибаешься, лепила! Я в ночь на первое здесь был, раненых сопровождал. Самолеты еще летали. И грузились в один из них очень непростые люди. Я двоих узнал, одного по голосу, другого в лицо. Особый отдел и штаб армии. И вели они кого-то в плаще и в шляпе. Их было остановили легкораненые, но один там представился комиссаром и уговорил. Мол, командующий отбывает для организации эвакуации.