Любимый город

– Будут еще раненые - увидишь, - негромко, но очень весомо пообещал Астахов и кивнул водителю, чтобы трогался.

На аэродром всегда ездили ночью, а поднимались самолеты, едва край неба начинал чуть светлеть. Говорят, рассвет в воздухе наступает быстрее, чем на земле. Следовало поторопиться, чтобы не попасть под налет, но едва отъехали, Астахов велел остановить машину. На негнущилсях ногах выбрался из кабины и зашарил по карманам в поисках папирос. Водитель не пытался никого торопить, просто тяжело опустил голову на руль, пользуясь хоть этим коротким отдыхом.

– Трибунал ему, - вздохнул Астахов, - И вот прямо отсюда на Колыму… Там сейчас тихо, не стреляют… Трибунал… - он посмотрел на аэродром и еще раз повторил, будто незнакомое слово, - Трибунааааал…

Еще долгих минут десять Астахов медлил и все смотрел на светлеющий горизонт, жадно дотягивая уже докуренную папиросу, словно приговоренный перед расстрелом. Наконец дождался, пока станут видны поднимающиеся от Херсонеса самолеты. И лишь когда два черных крестика один за другим исчезли в медленно розовеющих рассветных облаках, он перевел дух, растер ладонями враз вспотевшее лицо:

– Все, что мог, я сделал. Поехали.

И выругался от души, увесисто и замысловато, руша на головы немцев гробы, кресты, оглобли, чертей, святых угодников, весь набор самых немыслимых пожеланий, переложенных медицинской латынью. Гимнастерка прилипла к его спине. И вид у Астахова был как после тяжелой операции.

Письма

Мишка, здорово, капитан!

Пишу три строки на бегу, пока есть кому забросить тебе письмо в порт. Положение наше, сам видишь. Не сегодня-завтра пойдут в драку все, кто может стрелять, и я пойду. Если что не так, не поминай лихом. Привет Максиму. Жму ваши руки, братишки, задайте там этим гадам перцу за всех нас.

Игорь.

***

Дорогая, тысячу раз дорогая Вера!

Извини, что позволяю себе тебя так называть. Когда ты прочитаешь это письмо, я может быть уже буду в бою. Сегодня наш сводный отряд идет занимать позиции. Конечно, не самый хороший я боец, когда бы мне было этому учиться. Но стрелять умею и будем мы держаться до конца. Мне не страшно ничуть. Жалко только, что я до этого дня не решился сказать тебе самого главного. И сейчас в бой идти не боюсь, а письмо тебе писать - дрожат руки. Ведь кто я такой перед твоими глазами? Непутевый троечник вроде тех, что ты брала на буксир в школе. А ведь именно ты сделала то, чего не сделали там - ты научила меня читать. Понимать книгу. Это на самом деле очень и очень дорого. Со мной есть в вещмешке те самые "Трагедии", знаю, читать не время, но будут моим талисманом.

Дорогая Вера. Не решился бы никогда сказать тебе вслух, а в письме скажу, что ты стала для меня не просто учителем и товарищем. Если бы я мог еще раз тебя увидеть, наверное не побоялся бы... а так. Пусть хоть в письме, пускай так ты будешь знать как ты.. (зачеркнуто), как много (зачеркнуто) как я люблю тебя.

При мысли о тебе мне не страшно и погибнуть. Может статься, что я уже не вернусь. Погибаю комсомольцем, за Родину, за Крым и за тебя.

Прощай, дорогая моя Вера, моя Джульетта...

"Мне ночь сто раз мрачней без твоего сиянья".

Если мы оба останемся живы, ищи меня после войны в Севастополе у Графской пристани. Я буду приходить туда каждый вечер в надежде встретить тебя.

Рядовой Яков Мельников.

***

Полевая почта №… старшине Поливанову Владимиру Ивановичу

Здравствуй, братишка!

Володенька, дорогой, не знаю, когда и как ты прочтешь это письмо, идти ему до тебя долго. Может статься, про меня и товарищей моих ты из сводок прежде все прочтешь и поймешь.

Хочу сказать тебе, что служба моя идет как и шла, я делаю все, чему училась, и надеюсь, все идет хорошо. Долго я жалела, что не стала поступать в мединститут после техникума. Война стала моим институтом. И наставники у меня строгие. Но даже они хвалят иногда. С таким командиром, который у меня есть, ничего не страшно. Его и буря не согнет.

Мне стали все чаще сниться Белые Берега, то будто ты в гости приехал на мой день рождения, то лето и мы в лесу орехи собираем на Снежке. Жалко, не взяла я с собой твою карточку, где мы вместе снялись когда ты с Финской пришел. Потерять побоялась. Сейчас была бы память. Но я тебя и без карточки помню.

Сейчас такие дела, что не до писем. Может статься, это последним будет. Ты не думай, я не боюсь, если придется даже и драться, не сробею. Стреляю я теперь тоже хорошо. И если придет обо мне извещение, знай, что делала я все, что умела. Не думай, это не малодушие, а как положено говорить, боевая обстановка так складывается. Я не минуты не сомневаюсь, что мы победим. Но очень может быть, мне этого уже не увидеть.

Кончится война, ты к себе на Урал вернешься, снова будешь леса дозором обходить, гонять порубщиков и браконьеров. В лесу ты как дома, для тебя и в Белых Берегах шумно. Но если западет кто в душу — долюби за меня. Врут попы про тот свет, но все одно легче будет мне знать, что ходят по белу свету мои племянники, что не свела война всех Поливановых под корень. А ты им про тетю Раю расскажешь, как умеешь, что была она, дошла от дремучих лесов до синего моря, где и голову сложила.

Обнимаю тебя, вихрастого.

Рая.

***

Саша!

Я, наверное, был не самым лучшим отцом. Не вижу смысла ни пытаться объяснить, ни пытаться извиниться, что случилось, то уже случилось.

Про Севастополь ты, наверное, скоро узнаешь из сводок, но что сводка? Десяток строк. В ней всего не скажешь.

Мама писала, что рада за тебя - ты, мол, в самом безопасном месте на фронте. Я за тебя тоже рад, но по другой причине. Ты - уши нашей артиллерии. Если ты хорошо справляешься, ты превращаешь один снаряд в десять. Никто больше на фронте не может так. А безопасного места сейчас нет ни на фронте, ни на две-три сотни километров в глубокий тыл. И я знаю, ты искал места не безопасного, но важного.

Письмо осталось недописанным и отправлено не было

От Советского Информбюро

По приказу Верховного Командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили город Севастополь.

В течение 250 дней героический советский город с беспримерным мужеством и стойкостью отбивал бесчисленные атаки немецких войск. Последние 25 дней противник ожесточённо и беспрерывно штурмовал город с суши и с воздуха. Отрезанные от сухопутных связей с тылом, испытывая трудности с подвозом боеприпасов и продовольствия, не имея в своём распоряжении аэродромов, а стало быть, и достаточного прикрытия с воздуха, советские пехотинцы, моряки, командиры и политработники совершали чудеса воинской доблести и геройства в деле обороны Севастополя. Немцы в июне бросили против отважных защитников Севастополя до 300.000 своих солдат, свыше 400 танков и до 900 самолётов. Основная задача защитников Севастополя сводилась к тому, чтобы приковать на севастопольском участке фронта как можно больше немецко-фашистских войск и уничтожить как можно больше живой силы и техники противника.

Сколь успешно выполнил севастопольский гарнизон свою задачу, это лучше всего видно из следующих фактических данных. Только за последние 25 дней штурма севастопольской обороны полностью разгромлены 22, 24, 28, 50, 132 и 170 немецкие пехотные дивизии и четыре отдельных полка, 22 танковая дивизия и отдельная мехбригада, 1, 4 и 18 румынские дивизии и большое количество частей из других соединений. За этот короткий период немцы потеряли под Севастополем до 150.000 солдат и офицеров, из них не менее 60.000 убитыми, более 250 танков, до 250 орудий. В воздушных боях над городом сбито более 300 немецких самолётов. За все 8 месяцев обороны Севастополя враг потерял до 300.000 своих солдат убитыми и ранеными. В боях за Севастополь немецкие войска понесли огромные потери, приобрели же - руины. Немецкая авиация, в течение многих дней производившая массовые налёты на город, почти разрушила его.