Любовь и ненависть

неоткрытая - шампанского и открытая - водки. Кроме того, тут

же в тарелках стояла всякая чисто оленецкая закуска: семга

собственного засола, нарезанная неумело, толстыми кусками,

маринованные грибы, засахаренная морошка, рыбные и

мясные консервы, колбаса, корейка, сыр - словом, весь

ассортимент нашего магазина. Нетрудно было догадаться о

наивной хитрости председателя: врачу здесь решительно

нечего было делать. Он ждал женщину. "А ведь это я случайно

подала ему такую мысль, когда сказала, что могу навестить

лишь больного", - мелькнуло в сознании, и я невольно

улыбнулась. Он, наверно, не так понял мою улыбку, поднялся

навстречу, нарочито развязно сказал, чтобы скрыть

неловкость:

– Все-таки пришли навестить больного. Спасибо,

уважаемый доктор, милости прошу, раздевайтесь и

присаживайтесь к столу.

Он не суетился, жесты его были спокойны и уверенны, и

это невозмутимое спокойствие, как ни странно, действовало в

какой-то мере обезоруживающе.

– Постойте, постойте!
– решительно воспротивилась я.
–

Что все это значит? Мне сказали, что вы больны, а я пока что

вижу совсем обратное.

– Увидите, все увидите. Я действительно болен. Только

вы не волнуйтесь, не возмущайтесь. И разрешите мне за вами

поухаживать.

Он довольно проворно помог мне снять пальто и опять

пригласил сесть. Я наотрез отказалась.

– Вы сначала объясните, что все это значит?
– я кивнула

на стол.

– Это значит, что мы с вами сейчас выпьем и закусим, а

потом поговорим о болезни. О моей болезни, - повторил он с

неизменным спокойствием и вполне серьезно.

– Ну, если вы действительно больны, то, может быть, мы

поступим наоборот, - сказала я, несколько теряясь, - сначала

поговорим о болезни.

– А потом закусим?..
– добавил он.

– Там видно будет. Все зависит от состояния больного.

– Хорошо, пусть так.
– Он вздохнул, опустил глаза, что-то

соображая, продолжал: - А вы все-таки присядьте. И поставьте

подальше свой чемоданчик. Тут градусники и прочие ваши

причиндалы не пригодятся.

– Вот даже как!
– Я села.
– А все-таки?

– Душа у меня болит, уважаемый доктор, - сказал он

тихо, с трагическими нотками и посмотрел на меня взглядом,

полным бездонной тоски.
– Понимаете, ду-ша-а.

– Случай действительно из редчайших. Тут медицина

бессильна, и я вам ничем не могу помочь, - стараясь говорить

полусерьезно, но строго, сказала я. Можно было подняться и

быстро уйти. Но я не спешила: чисто женское любопытство,

что ли, задерживало меня: что же будет дальше? - Тогда

скажите, больной, где, по-вашему, причина болезни?

– Пусть врачи ищут причины болезней, это их дело, а вам

я скажу не как врачу, а как женщине, потому что ждал вас не

как врача, нет. Я ждал человека. Очень хорошего человека,

красивую женщину. Я вам скажу, только вы послушайте меня,

не перебивайте. Может, выпьем для настроения?

– Нет-нет, я пить не буду, - запротестовала я, но он, не

обращая на меня внимания, выстрелил шампанским в потолок

и, поливая деревянный, не очень чистый пол, наполнил

граненый стакан и подал его мне. В другой стакан налил водки.

– Выпьем за ваше здоровье, дорогой доктор, за то, чтобы

вы здесь жили не тужили.

Он залпом опрокинул стакан и закусил семгой. Я пить не

стала. - Что же вы, пейте быстрей, пока все градусы не

убежали. Шампанское положено пить, пока оно шипит, -

настойчиво предлагал он.
– Ну что ж, как хотите, насиловать не

могу. Брезгуете компанией? Понимаю, не то общество.

– Да просто я не привыкла к такому. .
– резко ответила я и

подумала: какой нахал. Противно, грубо. Увидел смазливую

одинокую женщину и решил приволокнуться. Да еще как -

сразу быка за рога, без всяких там увертюр. Начальство, мол.

Вызвал, приказал.

– Вот-вот, вы не привыкли. А мы запросто, мы люди

обыкновенные, серые, - произнес он, и, как мне показалось,

еще с упреком.

Хамье эти мужчины. Но почему они так плохо думают о

женщинах? Разве я дала ему хоть какой-нибудь повод? В нем

скот заговорил, а тоже оправдание придумал - "душа болит".

Кажется, мое любопытство кончилось, на смену ему пришло

возмущение. Но... ненадолго. Новоселищев поднялся и, глядя

в пол, заходил по комнате взад-вперед. Я спокойно наблюдала

за ним; ничего, кроме неприязни, я не испытывала к этому

человеку. Вдруг он резко повернулся и посмотрел на меня в

упор тяжелым взглядом: в глазах светилась и тихая затаенная

тоска, и неловкость рядом с чем-то невысказанным, и

укоризна, и еще бог знает что.

– У вас когда-нибудь болела душа, Ирина Дмитриевна?

Между прочим, он впервые назвал меня по имени и

отчеству. Я хотела было сказать: "Такая болезнь медицине

неведома", - но сейчас эти слова мне казались неуместны. Его

взгляд, такой правдивый, искренний, что-то всколыхнул и

перевернул во мне. Почему мы торопимся с выводами,

особенно когда решаем подумать о человеке плохо? Легче

всего унизить человека и таким образом доказать хотя бы

самой себе свое собственное превосходство. Наверно, в

каждом из нас сидит это самовлюбленное бесценное "я". "Я

выше вас, я лучше, я умней". Почему-то именно в эту минуту

мне вспомнились советы Максима Горького искать в человеке,

видеть в нем всегда хорошее. И я вместо возмущения сказала