Любовь моя

— …Что ты всё на чиновников валишь! Такое у нас случается на всех уровнях жизни. Я говорю с полной ответственностью за свои слова. Даже самый маленький начальничек старается оскорбить или использовать подчиненного себе во благо. Зная его зависимость от себя и следующую из неё беззащитность и свою безнаказанность, и накричит, и унизит. А попытаешься защититься — нагадит, так сказать, «не отходя от кассы», — поделилась Аня с Жанной пережитым. — Как-то стою я в очереди за справкой и с соседом беседую. Жалуюсь ему о том, что в конторе ЖКХ не было толчеи, а со мной все равно, видно уже по привычке, грубо и неуважительно разговаривали. А сосед мне в ответ, мол, не хотят работать. Эти последние слова услышала проходившая мимо сотрудница-милиционер из комнаты, где мы должны были получать свои справки.

Я сразу заволновалась и говорю знакомому, что если эта девушка мнительная и примет ваши слова на свой счет, то не видать нам сегодня справок. В лучшем случае продержат здесь под дверью до конца рабочего дня. Мужчина давай возражать, утверждать, что я предвзята. А в результате всё произошло по-моему: вышли мы из кабинета за пять минут до его закрытия. Простояли в узком душном, до отказа набитом людьми коридоре, где не было ни одного стула целый день. Мы боялись отойти от двери, в надежде, что вот-вот вызовут. Ведь если бы нас не оказалось рядом, то пришлось бы заново занимать очередь. Представляешь, целый рабочий день! И это при том, что зайти я должна была третьей.

Вошла. Все четыре сотрудницы — офицеры милиции. На лицах — торжество вызывающе наглого порока и удовольствия. Их не волновало, что перед ними пожилая женщина с батиком и что в ее документах, которые лежали перед ними, черным по белому обозначено: инвалид второй группы по заболеваниям сердца и позвоночника.

— С таким, как у тебя видом, место в автобусе тебе всегда готовы уступать все пассажиры, включая водителя, — не могла не проехаться Инна. Но сказала она это как-то мягко, без желания обидеть.

— В голове всплыли строчки из текста, прочитанного от скуки тут же в коридоре на одном из стендов: «Закон осуществляет уважительное отношение к личности и предназначен для поддержания устойчивого равновесия в обществе… Закон — это ограничение произвола…»

Когда знакомый вывел меня на улицу, со мной случилась истерика. Лекарство у меня было, и все же пришлось вызвать такси. Сил добираться домой на автобусе у меня не было. Позвоночник «дрожал и стрелял», несмотря на то, что я была в корсете, перед глазами плыли цветные круги. Я не могла удерживать вертикального положения тела… Не пойми меня превратно, я не жалуюсь, но подобное со мной случается чуть ли не ежедневно, стоит только выйти за порог своей квартиры.

В голосе Ани звучали панические и пессимистические нотки. Она глубоко вздохнула, но слезу не сдержала. (Прежде такого за ней не водилось.) По-детски смахнула ее кулачком и устремила взгляд в потолок. Что она там искала? Способы добиваться справедливости или просто глубоко вдыхала запах бережливой нищеты квартиры Киры? Может, вспоминала неподдающуюся описанию бедность некоторых знакомых ей семей, разорившихся после дефолта девяноста восьмого года и оставшихся без работы по причине неперспективного возраста? А может…

— Со мной редко такое случается, — сказала Инна.

— У тебя на лице написано: «Не трогать!», — усмехнулась Жанна.

— Аня, я больше не могу выслушивать твои жалобы! Приведи хоть один положительный пример, — попросила Инна.

— Пожалуйста. По рассеянности в ближайшем магазине я иногда забываю взять сдачу, так мне возвращают! Сочувствуют моему склерозу. Но и я никогда не пользуюсь их ошибкой, даже когда чувствую, что некоторые из кассиров, пытаясь выгадать копейки, передают мне рубли и сотни. Я не способна наказать даже хапуг, — с непроизвольной прямотой ребенка сказала Аня.

— А я всегда помню «что» и «где», но иногда забываю «когда» происходило событие, — сказала Жанна, просто чтобы поучаствовать в разговоре.

*

— …Лена, я наступила на твою любимую мозоль? Дружно объединиться и мощным фронтом двинуться против единственной среди них женщины? — спросила Инна.

— Случалось уже такое, — усмехнулась Лена, вспомнив заводские «хоровые мелодии» из своей молодости, когда она от бессилия перед засильем мужского шовинизма, проклинала все на свете. — Большинство часто сплачивается и ополчается против индивидуально мыслящего человека, агрессивно стремится навязать свое мнение, чтобы не дать возможность выразить себя. Поэтому и в моих произведениях часто звучала тревога по этому поводу. Но теперь я пишу несколько об ином…

Инна перебила подругу:

— «Гуртом кого хошь побить можно». Меня еще в детстве поражало стремление ребят к скученности. Я удивлялась отношениям между не самой лучшей частью наших мальчишек. Слабаки подчинялись наглому главарю и люто ненавидели самостоятельных одиночек, не желающих к ним примыкать. И став взрослыми, они продолжают играть по тем же правилам. Это их «разумный» способ выживания? И почему эти группы сколачиваются по своим низшим проявлениям, а не высшим? Почему руководствуются не самыми лучшими чувствами?

— Немного помолчи, — попросила Лена. — Я обессилела настолько, что внешние впечатления уже не проникают в мою голову.

«У меня сложилось впечатление, что не по причине гонора Лена молчалива, а от усталости. И полнота у нее какая-то нездоровая. Бледность и синюшность кожи тоже ей не в плюс. Пора заканчивать с дебатами», — подумала Аня.

— Послушай, Лена, в интернете я недавно вылавливала кадры о писателях. Смотрю, ты со стендом рядом стоишь. Над твоими книгами плакат: «Лучшая книга прозы». Кость кинули? — тихо спросила Инна.

— Не надо… Но ты во многом права. По идеологическим причинам меня никогда не преследовали, в черный список не заносили, никто не мешал мне работать, а вот отдельные личности… Только в юности, и то живущим легко и беззаботно, кажется, что все их любят, и они всех любят. Я не из «блатных», и дорогу к успеху мне не пролагали и розовыми лепестками не выстилали… И ничего, прорывалась.

— Может, нам с горя и с обиды на весь мир валокординчику принять? Быстрее заснем, — пошутила Инна, пытаясь сгладить впечатление от своего бестактного вопроса. — Гляди Анюта-егоза и без лекарства сомлела, носом подушку клюет. И нам пора на боковую.

«Лена только делает вид, что тема ей ужасно надоела, на самом же деле она очень хочет продолжить. Я это чувствую. Тоже поддалась стихийному вихрю эпидемии откровенности? Ей требуется выговориться? Но как тяжело говорит, будто не языком, а жерновами ворочает. И задыхается. Подожду, пока сама начнет исповедоваться», — решила Инна.

Она не ошиблась. Прошло совсем немного времени, и Лена заговорила:

— Как-то принесла на собрание очередную книгу. Несколько присутствовавших при этом писателей, взглянув на нее, мгновенно почернели лицами. И даже полных ненависти и зависти глаз не успели отвести. В первый момент не поверила себе. Раньше я считала это книжное выражение удачной метафорой. Грустно и обидно стало. На что размениваются? А я совсем недавно искренне радовалась их успехам.