Любовь моя

— А может, ему подыграли, чтобы не обижать, — не пощадила Инна знакомого Жанны.

— Мне кажется, нечестные победы, как правило, достигаются за счет безразличных и беспринципных людей. Таких легко переманивают на свою сторону более напористые участники конкурса.

Инна никак не отреагировала на «житейским» опытом обоснованное предположение Ани.

— Знакомый Жанны совершенно упустил из виду, что жизнь часто «выкидывает» непредсказуемые финты, — рассмеялась она. — Помните, историю со злополучным писсуаром? Придет время, и он таки возглавит победную строку на всемирном конкурсе шедевров искусства. И этот факт станет лишним подтверждением странности человеческого мышления и абсурдности законов развития общества. А может, инсталляция с кучкой… гэ, или картина, «написанная»… кошачьими экскрементами выйдет на первое место.

— Что станет верхом не только безвкусицы, но и глупости! — вскипела Аня. — Это провокация?

— Посмотрим.

Лена промолчала. Она знала, как остановить подругу.

— Жанна, твой знакомый — бессменный пионер научных исследований или скромный труженик науки? Он на себе не ставит опытов по типу великих врачей или именно эти истории с попыткой получить премию и были его настоящим экспериментом над собой?

Послушай, а как же изречение Пифагора «Наука жить счастливо — жить сегодняшним днем»? Какое же счастье без признания?.. Жить на вулкане противоречий, видеть во всем только плохое, быть аккумулятором проблем, убегать от жизни в свои книги и страдать, страдать… Как выстоять? Уповать на промысел божий? На правосудие? Я не особенно верю в его силу и порядочность. Кто же еще поможет писателю высветить свою индивидуальность?.. Вот так иногда веревочка вьется, закручивается и свивается в петлю… Творческим людям присуща излишняя чувствительность и эмоциональность. Надеяться и верить, что через сотню лет… ой-ёй-ёй. Я преклоняюсь перед такими упертыми, как он, и сочувствую. Для них любая росинка — чья-то горькая слеза. Хотелось бы, чтобы в плоть и кровь твоего знакомого тоже вошла радость, — сказала Инна.

Аня задумчиво и печально произнесла:

— Пройдет энное количество лет и всё здесь будет погребено: и дома, где мы сейчас живем, и память о нас… На этом месте новые построят… Мрачноватая история. Но это жизнь.

— Обеспокоена памятью «встревоженных веков». Неизбывная тоска, хандра, томленье… Заскулила, — покривила губы Инна.

— Да уж «радостью не вспенилась душа».

— Жанна, стерильные условия никто твоему поэту создавать не станет, даже напротив.

— Жизнь? Вот так мы и оправдываем непорядочность! Знакомый считал себя самым несчастным, затравленным. Но я ему о Мандельштаме и Ахматовой напомнила. Призвала не пасовать.

— Он не готов писать и складывать рукописи в глубокую могилу дальнего ящика письменного стола и надеяться, что после смерти напечатают, — усмехнулась Инна.

— Кого этим утешишь? Измучился, бедный, бороться. Его последние книги несут печать усталости и пессимизма. Глядя на него, мне иногда кажется, что ключевое слово нового времени — одиночество. И это при том, что людям очень не хватает друг друга. А еще уныние, отрешенность и несправедливость.

— Хватит ныть! Идущим впереди во все времена было трудно. «У каждого есть невидимые миру слезы». Кажется, Чехов изрек. Стоит ли из-за премии так убиваться? Всего-то кусок картона с печатью и в рамке… Жанна, не сверли меня глазами, не гипнотизируй. Может, твой знакомый не так уж и талантлив? — проехалась по поэту Инна.

— Я, конечно, не большой специалист, — в тон ей ответила Жанна, — но, согласись, сырые яйца от вареных отличаю. Тем более на фоне остальных претендентов. Ты думаешь, тот чиновник, который возглавлял комиссию, разбирался в литературе? Даю сто процентов гарантии, что он не читал произведений поданных на премию.

— Похоже, Жанна, ты, как и Аня, друзей под себя подбираешь, — сказала Инна.

— Как это?

— Полных милого доверия к миру, идеалистов. Невезучие везде находят невезучих. Не принимай слишком близко к сердцу чужие обиды. Не получается легко относиться к жизни? Есть правило: не думай о себе в ней слишком серьезно.

Жанна не нашла в словах Инны ничего обидного и продолжила рассказ:

— Еще он рассказывал, что когда убрали старого руководителя, у них председатели стали меняться каждый сезон, как перчатки. Издаст очередной начальник свои книги, получит всевозможные премии и помашет ручкой. Потом следующий у руля становится. И снова ненадолго. И все воюют, воюют друг с другом. И теперь уже неизвестно, что лучше…

— Как у нас когда-то деканы и ректоры, — усмехнулась Лена. — С той лишь разницей, что мои начальники не хотели становиться руководителями подразделений, их упрашивали. Командовать факультетом — работа трудная, ответственная, но мало оплачиваемая. Меня тоже сватали.

— Мой знакомый, когда ездил в Москву, заезжал в гости к своему другу и побывал у него на писательской конференции. Потом хвалился: «У них постоянно происходят разборы произведений и обмен мнениями между писателями. На встречах приятная творческая обстановка. Планомерно издаются общие сборники. Я в восторге от их председателя: морской офицер, ученый, писатель, большой души человек. А какое редкое обаяние и притягательность! Я даже его фамилию запомнил: Анатолий Тихонович Березин», — выйдя на особую лирическую тональность звучания голоса, поведала Жанна.

— А твой знакомый в администрацию города или области обращался за помощью? — спросила Инна.

— Неоднократно. Говорил: «Встречают прекрасно, уважительно. Уходишь от них с надеждой. Летать хочется! Но вот беда: за этим ничего не следует. А некоторые ласковы, потому что желают поближе подобраться, чтобы ловчее и больнее укусить».

— И он ждал этих встреч с чиновниками как победы, на которую не очень надеялся? — встряла в разговор Аня.

— Изучал их, словно разгадывал загадки? — насмешливо хмыкнула Инна.

— Он делился со мной: «Семь раз был на приеме у одного важного чиновника. Все надеялся». «Осточертело всё! Миром управляет зло», — решил он и перестал ходить. Мол, какой смысл вести борьбу, в которой невозможно выиграть. Жаловался мне: «Я был потрясен, осознав, что больше не испытываю ни малейшего желания чего-то добиваться. Это было ощущение полного бессилия, не проходящей апатии, безразличия к жизни. И так на всех этажах власти? Так чувствуют все, ходившие к ним за помощью? И к чему это может привести? К мораторию на разум, к полной пассивности? Чиновники превратно понимают государственные интересы? Они гасят любой человеческий порыв, они губят на корню любые, даже гениальные идеи. Меня корежит от их мнимой вежливости. После общения с ними я вхожу в штопор».

— Каждый чиновник боится рисковать, брать на себя принятие решений. А вдруг промахнется и кресло из-под него уплывет, — усмехнулась Инна.

— «Может, поэтому у нас на выборах, так мал процент желающих участвовать в голосовании? Я-то всегда был в первых рядах. Не роптал все годы, пока меня отвергали, хотя часто было невмоготу. Я же не пресмыкался, я с уважением и к ним, и к себе… Их законное право насмехаться и пренебрегать нами? Помню, вышла ко мне одна чиновница, а за нею целый выводок… хвост заместителей. Человек десять нахлебников. Произвести впечатление хотела?

Чиновники хотят, чтобы мы притворялись, будто видим мир таким же, как его видят они, будто бы мы верим им? Хотят, чтобы мы оправдывали их существование, хвалили их за то, что они нам не помогают, а только создают видимость работы? А тех, которые пытаются возникать, строго наказывают, закрывая им все дороги к развитию. Это же подлог нормальной жизни! И такое происходит во всем мире. Я читал. Но я верил, что у нас по-другому. Иногда у меня складывается впечатление, что нами командуют люди ничем не умнее нас, но зато хитрее и прекрасно ориентирующиеся в чиновничьей кухне, в интригах. Карьеристы. Мне в этой связи гениальный компьютерщик Китов вспомнился. На пятьдесят лет чинуши эту отрасль отбросили назад… Чиновничья элита зажимает все, что не дает ей личной выгоды. Проще ничего не делать, чем бороться с ними».