Любовь моя

— Плохо искала. Ты воспринимаешь мое заявление о неприятии Виктора Ерофеева как пощечину себе, поэтому заговорила о Вениамине Ерофееве? — спросила Жанна.

— Ну как тебе сказать… не так чтобы… Пожалуй, нет. Пыталась я читать его «Русскую красавицу». Книга о проститутке. Бросила, противно стало. Злобный поклеп, карикатура на нашего человека.

— Может, это материализовавшееся предостережение, — усмехнулась Инна.

— Единичное возводить в ранг общего? — пожала плечами Аня.

— Что, не Данте двадцать первого века и далеко не узник совести? Но язык интересный, не тривиальный. Правда же?

— Что есть, то есть, этого у него не отнимешь. Старается.

— Кто о лесбиянках пишет, кто о проститутках, кто про бандитов. Мода пошла на гадкое. Советской литературы уже нет, российской — еще нет. Я вдруг попыталась представить себе выдающихся артистов Даля и Олега Янковского в роли бандитов. Это же ни во что не вписывающаяся дикость какая-то…

— Похоже, о чем и как писать — это вопрос собственного пиара современных писателей, — решительно высказалась Аня.

— Легко «творить», когда у государственной машины все шины спущены и нет тормозов, — хмыкнула Инна.

— Слава гениев длиться много дольше лет их жизни, а у этих… как ты думаешь?

— Если есть в том заинтересованные лица. Послушали бы нас сейчас эти писатели! — расхохоталась Инна. — Вот бы включить громкую связь на всю Россию. Аня, пошли свое мнение в интернет.

— Чтобы опозориться?

— Струсила? Шучу.

— Всегда найдутся потребители подобных книг, — вздохнула Аня.

— А как же «Декамерон» Боккаччо и «Тысяча и одна ночь»? Классика!

— Я никоим образом не осуждаю. Ну не знаю. Не мое это. Есть мужская литература, где «поется» гимн фаллосу… похабщина в неограниченных количествах… Ну и что из того? Знать кому-то это требуется, некоторые, наверное, нуждаются. Как-то на лотке в подземном переходе взяла в руки книгу в красивом переплете с золотым обрезом. Думала, если прекрасно изданная, значит, по искусству, а оказалось, «Русский мат». Чуть не выронила ее под ноги в грязь.

— Ценность «Декамерона» в том, что всё там из жизни: живое, реальное, то, о чем важно узнать следующим поколениям. И мудрость в ней не стариковская, а бытовая, побуждающая радоваться каждому дню. А в тебе сидит старый, косный, занудливый педагог, — продолжила Инна донимать Аню. А та, не успев вникнуть и понять ее, сердито ответила:

— Вот и пусть сидит. Я с детьми имею дело. Помню, в детстве я вычитала у Боккаччо фразу, что-то типа: «Если есть время, место и с кем, то женщина не преминет воспользоваться этой ситуацией». Он оскорбил женщин, и я больше не захотела читать эти фривольные новеллы. Нет, я конечно понимаю: автор язвительно описывал людские пороки и надо уметь современным взглядом оценить средневековую эстетику и привлечь к ней внимание… Но, знаешь ли, одно дело литература, а другое — жизнь. Да и тот автор — мужчина. Наверное, свое желаемое выдавал за действительное. Какой-то гаремный, а не семейный у него жизненный опыт.

— С небес взглянуть — так мы все гаденькими и подленькими покажемся, — усмехнулась Инна. — Ты поняла, что «Красавица» Виктора Ерофеева — это критика недостатков нашего тяжело развивающегося капитализма и присущих ему отклонений? Дошло на пятые сутки. Снизошло божественное милосердие! Некрасов говорил: «Кто живет без печали и гнева, тот не патриот». Цени автора за смелость! А ты утверждала, что истина не рождается в споре.

— Ничего я не утверждала, — вяло отмахнулась Аня, совсем запутавшись в Инниной иронии.

— И о Вениамине Ерофееве ты выразилась без должного уважения, хотя даже заочно с ним не знакома. А я читала в интернете его поэму «Москва-Петушки».

— Он с болью и отчаянием пишет о России? Оплакивает или ругает ее? — спросила Аня. И такая безнадега прозвучала в ее голосе, что Инне захотелось ее успокоить или развеселить.

— Я прочитала поэму на одном дыхании. От души смеялась, но не радовалась. А потом даже слезу уронила. У автора столько в душе и за душой… Книга с мощным подтекстом. Она написана не только словом, но и тем, что после слова… В авторе так много человеческого, сверхчувствительного… А юмор у него мужской оголенный и в то же время облагороженный. Какой-то особенный… И ирония острая и глубокая. Собственно, смех и трагедия никогда порознь не ходят. Автор концентрированно выплеснул в одном произведении все, что в нем накопилось, в только ему свойственной манере и интонации. Теперь многие ему пытаются подражать. И у Лимонова есть что-то от него, когда он пишет об Америке, но в более слабом, худшем варианте.

Вениамин Ерофеев был человеком абсолютно чуждым жизни, которая творилась вокруг него в послереволюционное время. Он наблюдал ее со стороны, но так и не принял, хотя многое в ней постиг. Все мы в своей жизни немного прогнувшиеся и искривленные… Но не сломленные. Написал он поэму за два месяца. Гениальный текст, воплощение карнавальной культуры. И то, что автор в ней троллит себя, не умаляет его достоинств. Ерофеев сочинял легкую шутку для друзей, а получился шедевр.

— Для меня карнавальная культура — народная, массовая, многосторонняя, многослойная — но все же культура низов, — осторожно заметила Аня.

— Меня поэма и восхитила, и ужаснула. Бывало, прослушаешь несколько пошлых анекдотов и ничего, нормально. Но когда несколько часов подряд… Тошнить начинает. Нет, я понимаю, прикрываясь опьянением, автор раскованно и ярко преподнес нам шикарное ироничное гротесковое изображение социалистического строя, — попыталась высказать свое впечатление Жанна. — А эту повесть, не разобравшись, напечатали на волне антиалкогольной кампании.

— Чистоплюйство какое-то, — рассердилась Инна и прекратила обсуждение книги с недостойным оппонентом.

— Чтобы ты предпочла, если бы тебе довелось выбирать между мудростью и молодостью? — неожиданно спросила Жанну Инна и рассмеялась. — Я прелестный стих Омара Хайяма вспомнила.

«На базаре мудрость продавали

И старость отдавали ей в придачу.

Люди подходили, но не брали,

Уходили молча, деньги пряча.

На базаре глупость продавали

И молодость давали ей в придачу.

Люди подходили, покупали,

Убегали, позабыв о сдаче».

— Люди, прожив еще одну жизнь теперь уже набело, надеялись обрести свою собственную мудрость? — грустно усмехнулась Аня.

Боясь подвоха, Жанна не соизволила отреагировать на вопрос Инны.

— Лена, а ты не связываешь свои литературные корни с автором «Декамерона»? — с каменным лицом пошутила Инна.

Лена не ответила на выпад, но сказала серьезно и с явным удовольствием, видно успела чуть-чуть вздремнуть:

— Я недавно с творчеством Юрия Полякова познакомилась. Не успокоилась, пока не перечитала всё, что нашла. Маститый писатель. С четкой гражданской позицией. Позитивный, с прекрасным чувством юмора. И комсомольской, и партийной верхушке от него крепко досталось. Настоятельно рекомендую.

— Спасибо за совет, не обойду вниманием, — заверила ее Жанна.

— Он как комета ворвался в твою жизнь? Ты его «Козленка в молоке» читала? Это был культурный шок? Он выпал из общего ряда или вообще туда не попадал? — рассмеялась Инна.

Лена не удостоила ее ответа, и Инна поняла почему. «Лучше бы выговаривала, а не играла в молчанку. Моя болтовня ее опустошает?», — насупилась она и сказала осторожно, пытаясь отыскать Ленин взгляд:

— Мне кажется, Захар Прилепин тебе ближе.