Любовь моя
Шрифт:
— И это называется идти вперед? Все-то ты передергиваешь, наизнанку выворачиваешь. Неизвестные, непонятные мне чувства заглушают в тебе голос рассудка. Не выпало мне счастья понимать тебя. Я, как правило, в общении с тобой предпочитаю безоговорочную капитуляцию. Иначе мне несдобровать. Шучу, конечно. Но задайся вопросом: «Какой читатель мог жаждать появления Лимонова?» Тоже мне, избранник Музы! Круто замешенный коктейль из пошлости и гадости. Его «творения» чудовищны, они психику могут подорвать. Не выношу подчеркнутого «уважения» к интимным подробностям… и гениталиям. Такой человек сам себя пожирает. Может, он в какой-то степени отталкивался от личных пристрастий… А вообще, заповедно завуалированные части тела пора привыкать называть по латыни, а не материться.
— Совершенно справедливое замечание. У нас нет языка эротики. Сначала церковь запрещала трогать эту тему. И во времена пресной советской действительности официально секс в стране отсутствовал. Зато сейчас в литературе много деструктивного, хотя, может быть, и талантливого, — ответила Ане Инна.
— Разве талантливые произведения могут нести зло? А грубость и маты — безусловное зло, — решительно заявила Аня.
— Дар дает Бог, а человек сам решает чему его посвятить: злу или добру. На то он и получил свободу воли. Люди читают, потому что им нравится получать удовольствие и чтобы иметь некоторый базис для общения. Вот Лимонов и пишет для некоторых… мужчин. С «приблатненной», «все на понтах и реальных понятиях» молодежью надо говорить на их языке. У них же без мата шарики в голове не крутятся и даже не шевелятся, речь не идет. Мат для них как связка между словами, как смазка для лучшего скольжения мыслей. Для таких «индивидов» добродетель скучна. Им нравится, когда нарушаются законы. Самим переступать черту страшно, а читать про это интересно. В книгах Лимонова они проживают разное, близкое их запросам, и тем компенсируют недостаток острых ощущений. А если учесть, что столпами, на которых держатся некоторые современные романы, являются жестокость и насилие…
Жанна не закончила фразу. Аня взорвалась:
— Мат в произведениях — норма? Нет, нет и нет!! Это даже не обсуждается! Сейчас дается слишком много форы «новаторам» с их матюгами. Они хотят поменять этический и эстетический облик наших людей? И без того чересчур много грязи в нашей жизни, так зачем же ее привносить еще и посредством литературы? Человек даже по религии должен стремиться к совершенству, стараться стать ближе к Создателю. Возможно, Лимонов талантливейший из талантливых, но читать его я все равно не стану, пусть он простит мою категоричность. Его творения вызывают отторжение. В элитную литературу вход ему должен быть закрыт. Матерная брань и даже бытовая ругань говорят о слабости, беспомощности человека, о его неспособности победить или хотя бы подавить собеседника умным словом. И такой писатель служит маяком, ориентиром для молодежи?
— Одна знаменитая актриса заявила, что бывает развесистый, не пошлый, красивый мат, — вспомнила Инна.
— Не слышала. Не знаю такого. Может, у него другое название? Нецензурная речь говорит об отсутствии элементарной культуры. Такие писатели представляются мне странным недоразумением, «досадными издержками всеобщего среднего образования». Они аккумулируют все гадкое. Не надо возводить героев Лимонова в архетипы, — сказала Жанна и, помедлив, повторила последнюю фразу с некоторым нажимом.
Инна усмехнулась:
— Для тебя и татуировка — признак отсутствия культуры.
— Без сомнения. Может, опустимся до уровня древних племен?
— Не свирепей. Ты обвиняешь таких авторов в небрежении к классической литературе и к поэзии в частности? Так давай запретим Лимонова. Когда-то копирование икон считалось увлечением нездоровой церковной мистикой. И художники типа Ван Гога являли собой упадочный лик буржуазной культуры. Привести примеры из советской литературы? Нашего же Есенина. Поблуждаем по своему немыслимо огромному лабиринту памяти и отыщем отвергнутых, непонятых властью и отдельными людьми великих поэтов? Давай всех в одну упряжку! А ведь принимать необычные явления, радоваться им — значит, понимать жизнь во всем ее многообразии. Каждый писатель должен дойти до такой точки, дальше которой он уже ничего не может сказать и объяснить… Но тебе же нужен
только традиционный, умытый реализм, не прикольный, не мистический.— Сравнила ужа и ежа. Дразнишь меня?
— Может, Лимонов считает, что писатель обязан называть вещи своими именами. В противном случае он ничего не стоит.
Аня с сомнением посмотрела на Инну.
— Только имен у вещей и явлений бывает много. Встречаются и интеллигентные, — саркастически заметила Жанна. — Так бы и шуганула Лимонова, чтобы не засорял интернет. Я стою за то, чтобы наши исконно культурные ценности не девальвировали. Для меня Пушкин, Достоевский, Толстой и Чехов — остаются культовыми фигурами. В засилье грубостей и матов я вижу… вымороченность литературного языка.
— Узок круг твоих предпочтений. Страшно далека ты от народа. Я наблюдаю тенденцию к мифологизации отдельных писателей. Мне представляется это признаком духовного торможения, недоразвития. Мое мнение — взгляд со стороны, а он как ты знаешь… — Инна подстрекала Жанну к спору. — Что по`шло… а что просто и правильно? Вот и думай, чтобы мозги не заржавели. Плюс к этому есть понятие…
— Простота и примитивность не одно и то же, равно как и многозначность и многозначительность. Вера и религия — тоже разные понятия. Я, например, человек верующий, но не религиозный. И такие вещи надо различать, — выступила на защиту Жанны Аня. — Моя вера состоит в том, что я все время чувствую присутствие высшей силы.
— Подозреваю, что фантомы героев из детства своими крылами закрыли от вас современную действительность, — продолжила дразнить подруг Инна.
— Я считаю, что по мере взросления, из молодежи должно уходить всё плохое. Не стоит восхвалять бандитов, надо называть их теми, кто они есть на самом деле, — упрямо заявила Аня.
— Не все расстаются с тем, что трогало в юности. К тому же нищие люди не могут говорить высоким слогом, а это значит, начинать надо с улучшения жизни людей, а не с критики писателей.
— Интеллигенция никогда не была богатой, но культура, всегда держалась на ее плечах, — возразила Жанна.
Аня, воспринимая все слова подруг за чистую монету, внутренне поежилась. Руки ее нервно задергались, будто существовали отдельной от тела жизнью. А Лена, глядя на ее бледное, не знающее грима, худенькое личико и убого тоненькую морщинистую шейку, с грустной нежностью подумала: «Воробышек ты мой милый! Как в тебе органично сочетается трагичное и детски наивное, чистое. Чирикаешь, стараешься, барахтаешься в своих и чужих мнениях. Нет смысла спорить с Инной. Она отведет от себя любые возражения, легко найдет подходящие оправдания. Уклонится, если сочтет за лучшее, напустит на себя неожиданное, а потом искренне и виртуозно сошлется на придуманное, как на истинное.
И в тебе предположит нечто, чего на самом деле нет. Бесполезно чинить на ее пути препятствия. Инна в такие моменты может быть переполнена гордыней и отвращением к себе, но ни за что в том не сознается. Она отдается какой-то безумной неконтролируемой страсти, перекрывающей клапаны разрядки. Ее просто распирает от эмоций. Потом она, конечно, жалеет. Помолчать бы тебе, Аннушка, отдохнуть от нее».
— Лимонов! Это не явление, а диагноз. Псих он, неуравновешенный. У него один из многочисленных видов вялотекущей шизофрении, — вынесла свой суровый безапелляционный вердикт Аня.
— От психа слышу. (Ну, совсем как в детстве!) Куда еще занесет нашу квадригу ветер твоей безнаказанной глупости? Читай им уже изданное. Первые три книги Лимонова с произведениями Горького сравнивают. И названия у них аналогичные. Еще познакомься со «Стеной Плача». Я сама не читала, но по рецензиям в прессе он мне известен как серьезный автор. «Стиль рваный, но емкий, лапидарный, поистине мужской…» «Внимательный к деталям, правдивый, эгоистичный, но не зацикленный на себе. Любит людей», хотя видит уродства их душ. В нем тоже есть тоска по невозможному. «Поражают его точные слепки с реальности. Наблюдения отливаются в прекрасные рассказы». Вот такое о нем мнение соратников-мужчин. Заинтриговала? — спросила Инна.