Любовь моя

— Когда ты сравнила Солженицына с Хемингуэем, я поняла, что была неправа, — смущенно сказала Аня.

— Не понять масштаба такой личности… — удивилась Инна. — И даже после прочтения страшного, трагичного «вращения» многотомного «Красного колеса»? Кто-то из знаменитых сказал, что после Освенцима невозможно было писать стихи, а Солженицын смог создавать свои произведения на каторге, в Магадане, в самом страшном месте из всех земель России при Сталине. Какой мощи человечище!

— Лена, он и для тебя гуру? — спросила Аня.

— Великий писатель и мыслитель. Я ценю его глубокие философские размышления. Гений, пророк. Он крупнее многих нобелевских лауреатов по литературе. Когда он поднимался по лестнице для получения этой премии, то, наверное, думал о тех, которые лежат под ее ступенями…

— От прочтения Шаламова ужас остается в душе, а от Солженицына — оптимизм, надежда на то, что и там можно сохранить «свет, который в тебе», — добавила Инна.

— По мне так Академгородок нужнее Пастернака с Солженицыным, — сказала Жанна.

— Спорный момент. Они могли бы совершить политический переворот, а физики — нет, — криво усмехнувшись, сказала Инна.

— Дело физиков совершать перевороты в науке, а политиков — сохранять целостность страны, — заметила Аня.

— Последнее время с этим у политиков во всем мире не больно-то ладится. И у наших физиков без денег как-то совсем плоховатенько с открытиями стало, — грустно усмехнулась Жанна.

— Выправятся. Временные трудности, — уверенно сказала Инна. И неожиданно рассмеялась:

— Помню, Александр Исаевич возмущался: «Прощание с Матерой» — тоже антисоветчина, но Распутину премию дали, а меня выслали».

— Временной интервал не одинаковый. И уровень «опасности» их произведений разный. Солженицын был идеологическим противником советской власти. Он открыл людям глаза на КГБ и другие карающие органы и стал доверенным летописцем нашей эпохи.

— А это тебе не хухры-мухры! — поставила Инна «народную печать» на слова Лены.

— Да… было времечко. Антисоветчину искали даже в прозе Пушкина, — усмехнулась Аня.

— А что до меня, так я считаю, что у Шолохова и у Гроссмана человек и его родина — прежде всего. И это главное. Я обратила внимание на строчки из письма матери сыну: «Этим утром мне напомнили забытое за годы советской власти, что я еврейка. Немцы напомнили погромами». А мать на могиле сына — самая сильная сцена романа «Жизнь и судьба», — сказала Жанна.

— У Шолохова подобных мощных сцен поболе будет, — заметила Инна.

Жанна недовольно и осуждающе поджала губы.

*

— У великих писателей в произведениях тоже иногда случались «слишком образные» выражения, — опять осторожно вернулась к проблеме чистоты языка Жанна, — но они мыслили в категориях обширного русского исторического сознания и…

Аня остановила ее на полуслове:

— Но не до такой же степени! Я даже адекватного термина той мерзости не подберу! Зачем материться? Ведь противника и без мата можно так «уделать», что совершенно дезавуировать. Можно тихо и вроде бы вежливо сказать такое, что человек целый месяц будет пить валидол. Только для этого мозгами требуется шевелить. Но, видно, не у всех они на должном уровне или некоторые не хотят себя затруднять поисками синонимов. Такие, с позволения сказать, личности не соответствуют моим представлениям о настоящих писателях.

— Лена, твоя бабушка говорила: «Умом слаб, вот и матерится». А по радио, на «Дожде» я слышала о Елизарове, что он известный писатель; при всей своей изощренной экстравагантности умен. Пишет интересные бессюжетные, как у Пелевина, произведения. И фильмы делает без определенной линии, основанные на вольной импровизации, — как бы для того, чтобы смягчить свое высказывание, добавила Инна не очень уверенно. — Сейчас мода на всё бессюжетное?

— Сюжеты все равно наличествуют, только они не прямолинейные, не очевидные, призрачные, зашифрованные, — ответила ей Лена. — А бывают гениальные сюжеты. Но редко. Сюжет Библии таков, что многие люди верят, что он написан Богом.

— Я заинтригована. Хочу почитать Лимонова и Елизарова в «подлиннике», в бумажном виде. Глядишь, раскрою для себя какую-нибудь новую грань бытия. На Западе их знают. Может, есть у них хорошие книги, а в интернет они, что похуже выкладывают, то, что не продается? Или вообще произошло какое-то недоразумение. В интернете ведь нет навигаторов и цензоров. Туда иногда такое выкладывают! — «зашаталась» в своем мнении Жанна.

— На Западе их знают! Тоже мне критерий духовной ценности! Вот Рита, например, хочет быть известной в России, а не в Америке. Не нуждается она в подозрительной славе, добытой ценой невыразимых страданий, которая, к тому же, может навредить ее творчеству, запятнать репутацию. Даже Нобелевские премии иногда дают не за художественную ценность произведений, а за диссидентство, — скептически отреагировала Аня.

— Чайковскому мало было состояться только на родине. Но то беспартийная музыка… А ты, Лена, не хочешь поддаться искушению и махнуть в Америку? — хитренько посмотрев по сторонам, спросила Инна.

— Мне это не показано. Мои эмоции и запросы таковы, что я могу состояться только в России. Родина — первопричина всего, что есть во мне.

«Боже мой! Как мила и умиротворяюще спокойна природа средней полосы России! Она не способствует и не потворствует агрессии, раздорам, войнам. Как тепло и радостно она ложится на душу русскому человеку! Таково скромное очарование родной природы! Душа моего народа всегда улыбается, хотя за улыбкой часто стоит боль. Ее ширь взывает к доброте, благодушию и мечтательности. Невозможно из нас вытравить чувство любви к Родине!» — внезапно подумалось Лене. Она благодарно улыбнулась (Себе, Богу?) и растворилась в счастливых воспоминаниях и ощущениях.

— При твоем-то уме и вкусе читать Лимонова? — Теперь Инна на Жанну нацелилась.

Та пропустила укол, будто бы в силу его крайней малозначительности, хотя на самом деле эти слова как хлыстом прошлись по ее болезненному самолюбию. Они напомнили ей о том, что когда-то она стремилась к много большему, что по сути дела ради мужа предала свои мечты. Это испортило ей настроение. И чтобы улучшить его, она стала думать о внуках.

— Имеем ли мы право критиковать произведения, не будучи хорошо осведомленными? Простому читателю в узком кругу всё можно?

Но Инна не дала Ане полностью высказаться по поводу своих сомнений.

— Я считаю, что таким вульгарным способом Лимонов пытается по-своему выражать правду жизни и его поиск новизны в языке не претендует на всеобщность. (Новизны?) Это его способ изображать острохарактерные гротесковые персонажи и ситуации. И потом, когда в произведении слишком много голой правды, читателю уже не до художественных особенностей, — предположила она.

— Маты — способ привлечения читателей? Они — венец его творений? Он считает читателей дебилами? Впереди его ждет забвение! — Аня как всегда была непрошибаемо категорична.