Любовь моя

— А «взрослые» ужастики Петрушевской вгоняют меня в жестокую депрессию. Так и обдают волной боли. Ополоуметь можно. Такая жуткая бытовая грязь! Мне в ее произведениях для душевного и духовного подъема не хватает романтических красок. Мир ее героев мрачен и трагичен, но в огромной степени достоверен. В нем потрясает низменное и плотское, злое и деспотичное во взаимоотношениях между людьми. Слава богу, ее герои не из моего окружения, не моей они крови, — сказала Аня.

— Я в прессе читала, что она «открыла окна в душном помещении». Не цепляйся к мелочам, главное, что она в крупном и важном права, — сказала Инна.

Обмен мнениями между подругами не состоялся. Возможно, базы не было: мало читали этого автора.

*

— Продолжим крушить «чистые образы» своих кумиров? Кого еще из писателей возьмем в разработку? Я недавно в интернете прочла странное произведение Владимира Сорокина «Тридцатая любовь Марины», — тихо, будто по секрету сообщила подругам Аня.

А Инна тут как тут со своим вопросом:

— И как оно тебе?

— Сначала плевалась.

— Что так? О чем оно? Он поднимает неудобные или запретные темы? Они для подростковой или для взрослой аудитории?

— Заморосила, засыпала вопросами как мелким дождем. Оно о лесбиянке, которая в тридцать лет познакомилась с парторгом завода, и он в одну ночь перевоспитал ее и физически, и морально. Она ушла к нему в цех работать на токарном станке, стала передовиком производства и принялась упорно изучать все постановления партии и правительства. Этому в книге уделяется больше всего страниц. События происходили в год правления Андропова. Не знаю, чем там дело закончилось. Концовка в электронной книге почему-то отсутствовала.

— Я не люблю, когда авторы ставят в конце жирную точку. Должна оставаться недосказанность, чтобы читатели сами, по своему усмотрению достраивали произведение. У каждого пианиста свое звукоизвлечение, а у их слушателей разные воображаемые картины, — сказала Жанна.

— Леденящая кровь бронебойная история! Дедушка Шекспир отдыхает. Ты была побеждена мистической силой внушения партработника? — спросила Инна, предвкушая интересный спор.

— Так вот, сначала я плевалась, знакомясь с подробностями лесбиянского секса. А в первый раз не поверила главной героине, когда она принялась молиться на прекрасном старорусском языке. И чем дальше, тем смешнее. Я удивлялась полной неосведомленности автора в вопросах, связанных с техникой безопасности, с методикой обучения работе на станке, полнейшему непониманию заводской специфики. А когда дело дошло до взаимоотношений между работницами — автор и вовсе понес полнейшую ахинею. Тут-то я и подумала, что эта книга или выполнение заказа определенных органов, или откровенный фарс. Я склонилась к первому варианту.

— Что это? Неудачная попытка автора универсализировать надуманные типажи? — удивилась Инна.

— Мода на них давно прошла, — заметила Аня.

— Мода циклична. Она имеет тенденцию к возврату. И если рассматривать по меркам того времени…

— Вот чего не знаю, того не знаю. Опять типажи, трафаретные фигуры? Искусство писателя, как и врача — индивидуализировать каждую человеческую личность.

— Заинтриговала. Обязательно прочту, — сказала Жанна. — А критики автора хвалят?

— Осыпан почестями. Наверное, щедро проплаченные, говорят о нем: остроумный, веселый, непредсказуемый. Мол, читаешь и чувствуешь, «как радость абсурдистского нагромождения в мозгу сменяется пониманием», — ответила Инна. — А на твое усмотрение, Аня?

— Я не согласна насчет проплаченности. Да и не могу я судить об авторе по одной книжке, — выразила свое недовольство Аня. — Но я слышала, что злой писатель, без солнечного света в финалах.

— Время злое. Мнение бабушек на лавочках не должно быть критерием качества книг. И самим не надо опускаться до их уровня, — вторглась со своим критическим замечанием Жанна.

— Зачем ты так примитивно о читателях? Смотря какие бабушки. У некоторых есть внутреннее природное ощущение художественной правды. Им нравятся абсурдист Кафка и Достоевский с его психами и убийцами, — не согласилась Аня. — Критики иногда дают понять, что автор совсем никто, ничто и никому не нужен, хотя их назначение возбуждать интерес, а не топить того или иного писателя. Читатели сами разберутся, что им по сердцу.

— Хуже, когда вовсе не замечают. Это куда более серьезный прессинг. И тут без поддержки верных друзей трудно выжить.

— Замечательно сказала насчет друзей, — поддакнула Жанна Инне.

— Читательская публика пестрая, всем не угодишь, — вздохнула Аня.

— Надо уметь сознательно пользоваться знанием того, что часть публики скажет о книге, что это фигня, и быть готовым отражать удары.

Лена перестала реагировать даже на слова подруги. Ее рот «разрывала» зевота, и она спряталась под покров простыни. Инна тоже уже ни от кого не ждала ни возражений, ни согласия, Она погрузилась во внезапно нахлынувшие невеселые мысли.

*

Лена едва слышит сквозь трудно пробиваемую усталость мозга:

— Я вот бороздила интернет…

— И ты «подсела» и не можешь остановиться? Там, в основном, молодежь тешит свое глупое самолюбие, — заметила Инна.

— Я еще не достаточно хорошо владею компьютером, чтобы сидеть в соцсетях. Да и некогда мне, — ответила Аня.

— Компьютер — прекрасная штука! Не зажилишь, как полюбившуюся книгу из библиотеки… — снова от скуки принялась дурачиться Инна.

— Я недавно Виктора Ерофеева читала.

— Что существенного он внес в нашу литературу и культуру? Может, он, живя во Франции, чтобы достичь признания, «вовремя» расшатывал и подламывал базовые устои нашего общества? А теперь чем он живет? Пишет хвалебные оды сомнительным личностям или, напротив, памфлеты? А вдруг — милые, чудные, ласкающие слух и душу камерные вещи? — послала в пространство комнаты свои пренебрежительные вопросы Инна.

— Это тот самый, который как-то выступал со своей программой по телевизору? — «проснулась» Жанна.

— С утра был тот самый, — хихикнула Инна.

— Ну, ты даешь! Он не расшатывал. Сплетни все. О, бешенство словесной фальши! Она никого не минет! — всерьез, но общими фразами отреагировала Аня на вопросы Инны.

— Не люблю Ерофеева. Много воображает оттого, что жил за границей. Он мне не интересен, — пробурчала Жанна.

— Потому что не углублялась в изучение его творчества. Стиль у него прекрасный, — сказала Инна.

— Судя по его выступлениям по телеку, я бы не сказала. По-французски, наверное, у него лучше получилось бы.

— Откуда такая предвзятость? Завидуешь? «Великого писателя признают и благодаря его великим провалам», — насмешливо процитировала Инна чью-то громкую фразу. — А мне кажется, он вполне себе ничего… Он как-то сказал, что «женщины ему интересней, чем мужчины тем, что они метафизические существа более близкие к Богу и Дьяволу. Мужчины правят миром, а женщины мужчинами. Жить было бы не интересно, если бы мужчины сравнялись бы с женщинами». Очень емко и умно выразился.

— Говорят, Вениамин Ерофеев — уникальный писатель. У него не было ни предшественников, ни последователей, — сказала Аня. — Его нашумевшая повесть «Москва-Петушки» о неделями не просыхавшем любителе «Зубровки» уже стала притчей во языцех, а я никак не найду и не прочитаю этот шедевр. Книга-невидимка.