Любовь Советского Союза

Галя села рядом с маминой кроватью и стала смотреть ей в лицо. Мама спала, приоткрыв рот с искусанными губами, под дрожащими веками обозначились синие тени, кожа была покрыта красными пятнами. Галя вздохнула, положила руки между коленями и, сгорбившись, как старушонка, застыла, охраняя сон единственного родного ей человека.

* * *

А дальше была музыка! Громкие песни, исполняемые тысячами голосов! Сотни флагов! Громоподобные, с раскатистым эхом, крики «ура!».

Отобранные мальчики и девочки в пионерских галстуках, одинаковых белых панамках, белых же блузках и рубашках, в черных коротких штанишках, стояли у кремлевской стены позади Мавзолея, зажатые со всех сторон серьезными военными со множеством шпал в петлицах.

Дети видели только верхушки знамен, спортивных пирамид, представляющих живые, шевелящиеся танки, мартены, комбайны, а также сотворенные из папье-маше трактора, аэропланы и прочую технику, свидетельствующую о крепнущей советской индустрии.

Все это проплывало над головами почетных гостей, стоявших на гостевых трибунах – слегка приподнятых над брусчаткой Красной площади дощатых настилах – вдоль кремлевской стены.

Один из военных раздавал детям одинаковые букеты цветов, которые несли за ним в корзинах два стрелка НКВД. Еще один военный обходил детей с опросным листом:

– Номер пять! Кому подносишь букет? – спросил он пионера.

– Товарищу Ворошилову! – отвечал пятый номер.

– Номер шесть! Кому вручаешь букет? – продолжал он опрос.

– Товарищу Бухарину! – звонко отвечал шестой номер – рыженький серьезный мальчик.

– Смотри, не подведи! – погрозил пальцем военный.

– Н-н-не подведу! – краснея и заикаясь, обещал рыжий.

Номером седьмым была Галя.

Военный подошел к ней, обнял руками за плечи и, ничего не говоря, несколько мгновений смотрел ей в глаза.

Галя выдержала взгляд.

– Все знаешь? – тихо спросил военный.

– Все! – твердо ответила Галя.

– Не подведи! – погрозил он ей пальцем.

– Не подведу, – пообещала Галя и вдруг улыбнулась.

Военный еще раз внимательно посмотрел ей в глаза, провел руками по телу, обыскивая на всякий случай, и пошел дальше.

– Номер восемь! Кому вручаешь букет?

– Товарищу Кагановичу! – писклявым голосом отвечал восьмой номер.

С неба послышался рокот моторов.

Галя задрала голову. Прямо над Красной площадью пролетали эскадрильи аэропланов.

– Пошли! Пошли! Пошли! – услышала она громкий шепот военного, который махал опросным листом, подгоняя пионеров.

– Пошли! – шипел он. – Пошли! Не подведите! Пошли!

Пионеры цепочкой выбежали из-за Мавзолея, по гранитной лестнице поднялись на трибуну, и Галя остановилась как вкопанная…

Перед ней сплошной стеной стояли мужские спины и попы, одетые практически в одинаковые френчи [8] и одинаковые же, защитного цвета, бриджи. Только в самом конце трибуны мелькнул на мгновение обычный штатский костюм, принадлежащий Молотову, но Галя этого не знала.

8

Френч – куртка военного образца с четырьмя большими наружными накладными карманами.

Она метнулась обратно, столкнулась с восьмым номером, который от столкновения выронил букет и тут же заплакал. Галя повернулась в другую сторону: там уже вовсю вручали букеты и отдавали пионерские салюты.

И тогда, набравшись от отчаяния смелости, она постучала в ближайшую защитного цвета попу, как стучат в дверь, и крикнула:

– Дяденька Сталин! Дяденька Сталин! Повернитесь, пожалуйста!

Мужчина с большим круглым лицом и с черными, как хвостики новорожденных щенят, усами наклонился к ней и, показывая на мужчину рядом с ним, сказал:

– Товарищ Сталин рядом, девочка!

Опомнившаяся и подобравшая букет «восьмерка» пролетела мимо, злорадно толкнув Галю, попавшую в руки успевшего развернуться Иосифа Виссарионовича.

Сталин поднял ее, потянулся к ней губами. Галя, памятуя о запахе изо рта, что есть силы сжала губы и остановила дыхание, чтобы дурной запах, не дай бог, не прорвался сквозь ноздри. Вождь щекотнул ее усами, поставил обратно на гранит, взял букет, сказал с сильным кавказским акцентом:

– Збазыбо, – и повернулся к ней спиной.

Галя стояла, подняв руку в пионерском салюте, до тех пор, пока ее насильно не уволок с трибуны все тот же военный с опросным листом.

Провода были присоединены, заизолированы. Монтер крикнул с верхотуры:

– Готово! Включай! – и начал спускаться со столба на «кошках» к ожидавшим его мальчишкам.

Его коллега слез с подоконника, проверяя руками свежепроложенный по стене провод, вынул из картонной коробки радиопродуктор [9] «РТ-7», в просторечии называемый «тарелкой», сдунул с него невидимую пыль, поставил на комод, предупредив:

9

Радиопродуктор – наряду с вариантами «репродуктор», «радиорепродуктор», «радиотарелка» или просто «тарелка» – советское название громкоговорителя соответствующей формы.

– Его можно и на стену вешать! Сзади крючок специальный!

Включил тумблер в центре «тарелки», вмонтированный в металлическую пластину, на которой было выгравировано: «Пионерке тов. Г. Лактионовой от тов. Сталина. 1929 год».

Из их «тарелки» вырвался хрипловатый голос народного артиста СССР В. И. Качалова, читавшего стихотворение Николая Алексеевича Некрасова:

– Вчерашний день, часу в шестом,Зашел я на Сенную;Там били женщину кнутом,Крестьянку молодую.

Монтер дал расписаться маме в «заказ-наряде» и неслышно ушел. Семья сидела перед репродуктором, как зрители в зале перед сценой, и слушала стихи великого поэта-народника.

– Ни звука из ее груди,Лишь бич свистел, играя… –

читала приемной комиссии Театра-студии рабочей молодежи Галя Лактионова.

Комиссию возглавляла народная артистка республики Юрьева, высокая надменная старуха, одетая в глухое черное платье с огромной камеей у самого подбородка. Ассистировал ей вновь назначенный главным режиссером театра Арсеньев Михаил Георгиевич, рассеянный с виду толстяк с шевелюрой спутанных волос, которые он постоянно тревожил руками. Рядом сидели сухонький, аккуратный преподаватель сценодвижения и фехтования Вольф Теодор Францевич и известнейший московский театральный критик Волоконников, про которого злые языки говорили, что он безвозвратно брал деньги в долг у самого А. П. Чехова.

– И Музе я сказал: «Гляди!Сестра твоя родная!» –

закончила чтение Галина.

Комиссия молчала.

Арсеньев делал пометки в блокноте, Вольф шептал на ухо Юрьевой.

– Скажите, деточка, – спросила Юрьева, – зачем вы вообще хотите стать актрисой?

– Чтобы любить! – весело и нисколько не стесняясь, ответила Галя.

– Чтобы что? – оторвался от своих пометок Арсеньев.

– Чтобы любить! – так же легко повторила Галя.

– Кого? – не понимал главный режиссер.