Любовь Советского Союза

– Всех! – пожала плечами Галя. – Зрителей, режиссеров, товарищей по сцене, вахтеров… всех!

– Этому вас мама научила? – величественно вопросила Юрьева.

– Нет, – честно призналась Галя, – сама поняла… Когда девочкой первый раз на сцену вышла, поняла: театр – это любовь!

Народная артистка республики Гликерия Ильинична Юрьева, блиставшая в театре еще в те времена, когда стеснительный юноша, принятый в труппу по протекции состоятельных родителей, бегая для нее в буфет за чаем, помыслить не мог, что через лет двадцать он только начнет осмысливать необходимость актерской системы, а еще через четверть века его узнает весь мир под фамилией Станиславский… Гликерия Ильинична, пережившая и Ермолову, и Стрепетову, и Комиссаржевскую, только сейчас услышала от этой девочки, светящейся юностью и счастьем существования, о смысле, которому она посвятила свою многотрудную жизнь.

– Эта дрозда даст! – высказал мысль Волоконников.

– Кому? – поинтересовался Арсеньев.

– Всем! – еще более уверенно ответил Волоконников.

Юрьева молчала.

– Значит, так! – объявил секретарь приемной комиссии, только что закончивший подсчеты. – Из девятнадцати принятых на курс… девять имеют рабочее происхождение, три – крестьянское, один – демобилизованный красноармеец, пять – из служащих, и только у одной с происхождением не все ясно…

– У этой! – с удовлетворением отметил Волоконников.

– У Лактионовой, – подтвердил секретарь.

– Что же у нее с происхождением? – заинтересовалась Юрьева.

– Отец, – коротко ответил секретарь.

– Что отец? – раздраженно поторопила секретаря Юрьева.

– Они с матерью Лактионовой в разводе, но с другой стороны, похоже, он из купцов, – несколько коряво объяснил свои опасения секретарь.

– Похоже – это как? – недоумевал Волоконников. – С бородой и в поддевке?

– По анкете похоже, – уточнил секретарь.

– Чему учит нас партия? – спросил вдруг Арсеньев. – Партия учит нас, что есть реакционное дворянство, а есть прогрессивное дворянство, объективно порвавшее со своим классом! Петр Первый, например, Пушкин, Лев Толстой, Алексей Толстой, оба, между прочим, графы… или революционер Кропоткин. А он был князем! Партия учит, что есть реакционное купечество, а есть прогрессивное купечество… тот же драматург Островский, например! Так что ничего страшного в этом я не вижу! Чем сейчас ее отец занимается?

– В тюрьме сидит, – любезно сообщил секретарь.

– Во как! – прервал установившееся после этой новости молчание Волоконников. – А за что?

– Проворовался, – коротко ответил секретарь.

– Слава богу! – перекрестился Волоконников. – Я-то, грешным делом, подумал…

– Что делать будем? – осторожно напомнил секретарь.

– Принимать! – коротко ответила Юрьева.

– И протокол подпишете? – ласково спросил секретарь.

Юрьева, не взглянув на него, макнула ручкой в чернильницу и поставила на протоколе свою личную подпись.

Удар палкой пришелся Галине по плечам:

– Спину держать ровно! Попу не отставлять! Все вы хотите стать сарами-бернарами, а работать никто не хочет! – Юрьева сидела в кресле посередине балетного класса и при помощи длинной палки руководила занятием по классическому танцу.

Студенты отрабатывали у станка батманы.

– Вы можете играть Офелию, Джульетту, Эмму Бовари так, как никто до вас не играл, но если зритель увидит вашу отвислую попу, то мгновенно забудет про Шекспира, Мольера и Флобера и будет думать только о ваших попах! Это раньше, когда кринолины носили, было легко! Можно было под этим кринолином хоть пукать. А сейчас актриса обнажена! Выставлена напоказ! Потому что все в ней должно быть прекрасно: и лицо, и мысли, и чувства, и попа!..

…очередной удар палкой пришелся по спине Таисии, Галиной подруги.

– Ты так ногами машешь, что тебя подковать хочется! – сопроводила свой удар пояснениями Юрьева.

Щупленький Вольф принес небожительнице стакан чая с лимоном в большой фарфоровой чашке на подносике, своей росписью напоминавшем лихие времена Людовика ХIV, запечатленные на картине Фрагонара «Поцелуй украдкой». Юрьева передала ему палку и принялась сосредоточенно пить чай.

Спину Галины от усталости начала сводить судорога, когда она почувствовала, что по ее ноге от икры к бедру началось какое-то движение. Она посмотрела сначала вниз, потом обернулась.

Ее сокурсник, невероятно красивый и статный юноша по фамилии Русаков, гладил ее вытянутой якобы для упражнения ногой.

– Вечером приходи ко мне в общежитие! – не дав ей открыть рта, зашептал сластолюбец. – Будем любиться!

Галя повернулась к нему и, ни слова не говоря, влепила ему пощечину.

– Чего ты? – прошептал Русаков, испуганно взглянув на Юрьеву, погруженную в чаепитие.

– Ничего! – прошептала в ответ Галя. – Ты меня тронул, и я тебя тронула.

– Ну, извини… – презрительно скривив рот, попросил прощения Русаков.

– Конечно! – лучезарно улыбнулась Галина.

Она отвернулась от обидчика и встретилась с внимательным взглядом Юрьевой.

Галина замерла.

– Лактионова! – звучно начала старуха. – Сегодня у нас упражнения для ног… Упражнения для рук мы будем изучать гораздо позже! Так что… рановато, деточка!

– Простите, Гликерия Ильинична, – потупила глаза Галина.

– И запомните! – поддерживаемая Вольфом старуха встала со стула. – Простота взаимоотношений свойственна искусствам низменным. Кинематографу, например! А вы готовитесь к вступлению в храм искусства – театр! Ведите себя соответственно!

– Бегу! Бегу! Бегу! – кричала Галина, выбегая на улицу, на ходу подхватывая под руку негодующую подругу. Спотыкаясь о булыжную мостовую, она мчалась к трамвайной остановке, не обращая внимания на гневный монолог задыхающейся от возмущения и быстрого бега Таисии, своей ближайшей подруги:

– Галька! Это уж слишком! Это просто свинство! Ты не товарищ, Галька, ты… ты… – окончательно задохнулась Таисия.

– Знаю, – пытаясь на ходу застегнуть ремешок наручных часиков, успокоила ее Галина. – Я лахудра, ехидна… Таська! – остановилась она. – Ты где это взяла? – Она схватила подругу за край платья.

– Нравится? – мгновенно забыла все обиды Таисия – Всю ночь перешивала! Хозяйкино платье! Материальчик чувствуешь? Если не врет – дореволюционный китайский шелк!

– Таська! – возмутилась Галина. – Это ты ехидна! Могла бы предупредить, я бы тоже что-нибудь придумала! А то я рядом с тобой как Золушка выгляжу!

– Как я могла тебя предупредить? – резонно заметила подруга. – У меня телефона на квартире нету, курьера пока не завела! Говорю же тебе, что ночью перешивала!

– Трамвай! – закричала Галина. – Трамвай!

И подруги опрометью бросились к трамвайной остановке в самом низу улицы.

Они успели, пронесясь через небольшую толпу, вскочить на подножку и теперь, остервенело толкаясь, пробивались вглубь переполненного вагона. Трамвай был набит человеческой злобой, руганью, женским истерическим визгом, тяжелым запахом мывшихся раз в неделю человеческих тел и хриплыми воплями кондукторши, призывавшей пассажиров оплачивать проезд. Граждане платить не торопились: во-первых, деньги передавать было опасно – они могли до кондуктора не дойти и обратно не вернуться, а во-вторых, двугривенный при зарплате двадцать четыре рубля в месяц – это были деньги.