Любовь
Шрифт:
— Как ты, Ваня? — донесся до него голос Андрея. — Готов?
Ваня снова спрятал телефон, обернулся. Андрей улыбался.
— Ага.
— Не боишься?
Ваня помотал головой.
— Правильно, что не боишься, — кивнул Андрей. — Бояться можно, когда не за правое дело идешь воевать. А ты защищать Родину идешь. От нациков.
Телефон вздрогнул — новая фотография. Кружевной лифчик слетел с плеча возлюбленной.
«Нравится, мой милый?»
«Да, любимая».
«А знаешь, ты ведь почти не разглядел мои трусики…»
Стон Вениамина заставил замолчать даже
«Любимый, смотри, что у меня тут есть…»
С опавшими, словно осенняя листва, трусиками, Беатриче была здесь, в экране его телефона.
Дрожь отпустила Ваню. Мышцы напряглись.
Ничего с ним не случится — что может случиться с Дантом, чья Беатриче ждет его? Совсем рядом, буквально в нескольких шагах. Голая — и готовая.
«Я готова», — подтвердила мысль поэта Беатриче.
Ваня тоже был готов. Он почувствовал, как наполняется уверенностью. Его достоинство и честь воспряли. Андрей заметил это — и не смутился, а наоборот, возликовал. «Это — настоящий офицер!» — подумал он, окидывая взором Ваню. В его мечтах Донбасс был окружен стройными частями русских солдат.
«Бегемот не страшится ничего. Для Бегемота нет ничего невозможного».
— Следующий!
Вениамина, потерявшего сознание, выносили на руках всей воинской комиссией.
Ваня встал, отряхнулся.
Расправил плечи.
Посмотрел на свою часть.
И все в очереди — оба Аполлона, князь Андрей, ребята в радужных трусах и с фиолетовыми волосами последовали его примеру.
Встали и посмотрели на часть Вани.
Ваня гордо кивнул каким-то своим мыслям, написал Беатриче последнее: «Люблю» — и зашел в открытую настежь дверь.
«Ванечка, ты меня так возбуждаешь! Все будет хорошо, мой сексуальный котик. У тебя же минус шесть».
Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Все напряженно ждали. Ни одного стона и крика не было слышно в Тверском военкомате.
Наконец Ваня вышел. Прошел два шага. И замертво упал в руки Андрея.
Ваня частично мобилизовался, но этого оказалось недостаточно, чтоб убедить военкомат.
Декабрь. Крошка-Картошка
— А знаешь, кто я у тебя, любимый?
— Грузинская принцесса!
— Нет, любимый. Я у тебя заклинательница части.
«Бургер Кинг», время — предновогоднее. На часах десять вечера. Но счастливые часов не наблюдают. Счастливые глядят друг другу в глаза.
Повсюду гирлянды, дедморозовские шапки и дети. Куча детей. Их тут целая прорва. Но это наших героев не колышет. Они голодны.
Ваня заказал бургеры и картошку. Беатриче была против бургеров, но за картошку. Ваня был за Беатриче и воппер с дополнительным беконом.
Они гуляли весь день, устали, были на концерте, где слушали Шопена, и для концерта соответствующе оделись: Ваня
в черную рубашку и черный костюм, а Беатриче в изящное платье с кружевом на воротничке. Более подходящего случая выгулять наряды не предвиделось — завтра Беатриче возвращалась в Вену, а Ваня оставался один на один со своими тараканами, поэзией и университетом. Ради такого дня Беатриче даже выпросила у тети серебряное колечко с драгоценным камнем.Но голод не тетка. После Московской консерватории, поздним вечером, когда все здравомыслящие москвичи сидели по домам, кроша картошку к оливье, Ваня с Беатриче мучительно искали хлеб насущный. Ужин дома не подходил за неимением общего дома. Повести девушку в ресторан Ване мешал баланс на счете. «Бургер Кинг» плохо сочетался с Ваниными представлениями о прекрасном, но опять же — голод не тетка.
— Котик!
— Да, кошечка?
— Ты догадываешься, что у меня под платьем?
Ваня догадывался.
— Что у тебя под платьем?
Беатриче сделала глазами намек.
— Понял?
— А ты дашь подсказку?
— Дам.
И очаровательная ножка, обтянутая темной колготкой, потянулась к Ваниному бедру. «Порою главное — это сохранять хладнокровие», — подумал Ваня и так оглушительно заурчал пустым желудком, будто сегодня последний день Помпеи.
— Миленький! — Беатриче изобразила искреннее сочувствие, даже ножку убрала. — Давай…
— Заказ Ай сто девятый! Ай один ноль девять!
— Это наш, — Ваня вскочил из-за стола. — Я заберу.
Беатриче надкусила Ванин воппер. «Вот, — думал поэт, глядя на возлюбленную. — Вот идеал. И завтра идеал уедет. Что будет делать Пигмалион, когда Галатея твердо станет на ноги, упёхает за горизонт, в австрийские луга? — Ваня помрачнел. — Предадимся тоске, — решил он. — Предадимся поэтическим штудиям». Он потупил взгляд — и снова встретился с очаровательной ножкой Беатриче. Ножка неловко двинулась к своей сестре, а скрестившись с ней, тихонько отвела коленки. Беатриче надела свое лучшее платье — черное и очень (очень!) короткое.
— Ой!
Она уронила картофельную палочку Ване под ноги. Нагнулась под столом. И прикоснулась к части.
«Что будет делать Петрарка, когда Лаура придет к нему под стол?»
Беатричины пальчики гладили его всего долю секунды, но Ваня успел вспомнить все, каждый день, проведенный вместе, всю бездну любви, в которую он падал с того самого дня, как познакомился с Беатриче.
— Все хорошо, котик?
Беатриче вернулась за стол и посмотрела на Ваню так лукаво, что он мгновенно ее захотел.
— Любимая. Я тебя хочу. — Ваня выступал за женские права и максимальную открытость.
Беатриче откусила большой кусок воппера.
— Ты шечас дожен шказать… — Беатриче тщательно прожевала бургер. — Должен сказать: «Любимая, это же мое!»
— Да мне не жалко…
— Ну скажи! Пожалуйста.
— Хорошо, любимая. Кхм. Любимая. Это же мое!
— Жадина-говядина, соленый огурец!
Беатриче демонстративно отставила бургер в сторону, а Ваню, как это часто с ним случалось, кольнуло deja vu.